«Величайший секрет» И.В.Сталина

19 апреля 1956 г. газета русских белоэмигрантов «Новое рус­ское слово» в статье «Сталин был агентом царской охранки» анон­сировала предстоящую публикацию в журнале «Лайф» сенсацион­ного документа, доказывающего связь И.В.Сталина с Охранным отделением Департамента полиции¹. Одновременно с этим дирек­тор-распорядитель базировавшегося в США Толстовского фонда А.Л.Толстая устроила пресс-конференцию, на которой объявила, что этот документ хранится в одном из банков и принадлежит Толстовскому фонду. Публике была продемонстрирована фотоко­пия документа. «Мы, — объявила Толстая, — пытались опублико­вать этот документ и здесь, и в Англии. Несмотря на его достовер­ность, до сих пор нам это сделать не удалось, так как мешали со­ображения международного политического характера»².

Публикация документа вместе с пространными комментариями известного биографа Сталина И.Д.Левина появилась в номере журнала «Лайф» от 23 апреля³. Спустя некоторое время работа Ле­вина в расширенном варианте вышла в свет отдельной книгой⁴.

Приведем полностью и по возможности точно текст этого до­кумента.

«М.В.Д.                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                       Совершенно секретно

Заведывающий                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                    Лично

Особым отделом Департамента Полиции

12 июля 1913 года [№] 2898

Милостивый Государь Алексей Федорович!

Административно-высланный в Туруханский Край Иосиф Вис­сарионович Джугашвили-Сталин, будучи арестован в 1906 году, дал Начальнику Тифлисского Губернского Жандармского Управ­ления ценные агентурные сведения.

В 1908 году Начальник Бакинского Охранного Отделения по­лучает от Сталина ряд сведений, а затем, по прибытии Сталина в Петербург, Сталин становится агентом Петербургского Охранного Отделения.

Работа Сталина отличалась точностью, но была отрывочная.

После избрания Сталина в Центральный Комитет Партии в г. Праге, Сталин, по возвращении в Петербург, стал в явную оп­позицию Правительству и совершенно прекратил связь с Охраной.

Сообщаю, Милостивый Государь, об изложенном на предмет личных соображений при ведении Вами розыскной работы.

Примите уверения в совершенном к Вам почтении»⁵.

Письмо было подписано подписью-автографом «Еремин», на полях указывался его адресат — «Начальник Енисейского Охран­ного Отделения А.Ф.Железняков», документ содержал регистраци­онный штамп этого отделения, входящий регистрационный номер («152»), дату регистрации («23/VII»).

Левин подробно рассказал об истории открытия им документа. По его словам, впервые в поле его внимания он попал в 1946 г. благодаря сыну известного российского адмирала С.Макарова — В.Макарову. Владелец оригинала письма Еремина Б.Сергиевский в 1947 г. передал его Левину для экспертизы на предмет подлиннос­ти, сообщив, что к нему он попал из Шанхая от профессора М.П.Головачева, который, в свою очередь, получил его «от его си­бирских товарищей, бежавших в Китай» из России. Продолжая поиски, Левин установил, что человек, привезший письмо в Китай, был неким полковником Руссияновым. Письмо Еремина он извлек вместе с другими документами «из архивов Сибирского охранного отделения».

Пытаясь установить подлинность письма Еремина, Левин об­ратился к ведущему американскому эксперту в области сомнитель­ных документов АД.Осборну. Тот с помощью лабораторных ис­следований установил, что документ написан на бумаге не амери­канского и не западно-европейского производства, изготовленной «давно». «Значит, — заключил Левин, — она вполне могла быть произведена в России еще до Первой мировой войны»⁶. По мне­нию Осборна, документ был напечатан на пишущей машинке «Ре­мингтон» шестой модели, собранной до революции.

В ходе дальнейших поисков Левин установил, что и Железня­ков, и Еремин — реальные исторические лица и даже занимали в это время соответствующие должности.

Одним из важнейших информаторов Левина в этой части его разысканий стал бывший генерал охранки А.Спиридович. Он под­твердил аутентичность подписи Еремина на документе, а затем даже отдал ему серебряный графин, подаренный его подчиненны­ми, на котором среди прочих подписей была выгравирована и подпись Еремина, совпавшая с почерком на письме. Спиридович же назвал Левину и человека, который мог иметь отношение к связям Сталина с охранкой. Это был офицер охранки, некий Ни­колай «Золотые очки», бежавший из России в Германию и под фа­милией «Добролюбов» служивший сторожем при греческой право­славной церкви в Берлине. Левин отправился в Берлин, где узнал, что «Добролюбов» пере­брался в церковь в Висбадене. Но и здесь оказалось, что он опоз­дал: человек по кличке Николай «Золотые очки» закончил свой жизненный путь на кладбище. Запомним этот, на первый взгляд, незначительный эпизод, поскольку вскоре он станет очень важ­ным в сюжете о письме Еремина, приобретя совершенно иной, да­лекий от российской истории характер.

Публикация Левина не была случайной. В том же апрельском номере журнала «Лайф» был помещен еще более сенсационный материал ранее не публиковавшийся отрывок из мемуаров крупного советского разведчика А.Орлова, в 1938 г. сбежавшего в Соединенные Штаты Америки⁷. Орлов, приведя огромное количе­ство дотоле неизвестных фактов, попытался доказать, что т.н. «за­говор Тухачевского», во-первых, реально существовал и, во-вто­рых, расстрел высокопоставленных советских военачальников был местью Сталина за то, что в их распоряжении оказались подлин­ные документы, подтверждавшие связи диктатора с охранкой. Более того, Орлов пошел еще дальше. По его мнению, побуди­тельным мотивом состоявшегося в феврале 1956 г. на XX съезде КПСС доклада Н.С.Хрущева с разоблачением культа личности Сталина стали открывшиеся партийному руководству СССР обсто­ятельства сотрудничества Сталина с царской охранкой. Боясь, что его опередят с разоблачениями, считает Орлов, Хрущев и пошел на подобный шаг.

Левин старательно следует этому фантастическому домыслу Орлова. Документально доказав, пишет он, что «вся карьера Ста­лина до революции складывалась под знаком великого секрета его жизни-службы в качестве шпиона, мы получим ответ на вопрос, который задает весь мир после сенсационных разоблачений, про­звучавших на XX съезде...»⁸.

Итак, «Лайф» своим апрельским номером разом представил общественности двойную сенсацию, удивительно сходившуюся в одну точку. Немудрено поэтому, что вокруг этих сенсаций развер­нулась одна из самых выдающихся в истории фальсификаций ис­торических источников полемическая дуэль.

Еще до выхода в свет журнала в редакционной статье «Нового русского слова» М.Вейнбаум назвал аргументацию Левина подлин­ности письма Еремина недостаточной. Суть его опровержений за­ключалась в следующем. Не установлено, что в Енисейске было охранное отделение, на письме отсутствует печать, псевдоним «Сталин» был в 1913 г. мало кому известен, Департамент полиции никогда не называл своих сотрудников «агентами», употребляя вместо этого понятие «секретные сотрудники», наконец, вызывает подозрение упоминание в письме Еремина об избрании Сталина в ЦК большевистской партии на Пражской конференции, так как он был кооптирован в ЦК уже после нее⁹.

Через несколько дней Вейнбауму ответил А.Михайловский, по­пытавшийся развеять его сомнения в подлинности письма Еремина. По его словам, в Енисейске было охранное отделение, на до­кументах Департамента полиции, имевших характер внутренней переписки, печати не ставились, Департамент полиции не упот­реблял понятий «сотрудник», «секретный сотрудник», а только «агент», «секретный агент», для Еремина было совершенно безраз­лично, был избран или кооптирован Сталин в ЦК партии. Кроме того, пишет он, в Департаменте полиции «существовал такой по­рядок: если агент, работавший на два фронта, становился в оппо­зицию к царскому режиму, то его кличка не упоминалась»¹⁰.

Однако уже на следующий день в газете «Новое русское слово» Г.Аронсон попытался вновь показать фальсифицированный харак­тер письма Еремина. Повторив часть аргументов Вейнбаума, он добавил к ним новые. По его мнению, обычному полицейско-канцелярскому стилю деловых бумаг не соответствует имеющееся в письме выражение «...Сталин, по возвращении в Петербург, стал в явную оппозицию правительству...», т.к. большевики были пар­тией революции, а не оппозиции. В документе 1913 г., т.е. до на­чала Первой мировой войны, упоминается «Петербург», а не «Санкт-Петербург» или хотя бы «С.-Петербург». «Мы имеем дело не с подлинным документом, — заключал Аронсон, — а с фаль­шивкой, каких одно время в русской эмиграции расплодилось не­мало и по разнообразным случаям»¹¹. Своей следующей заметкой Аронсон еще больше усилил свою позицию. Ссылаясь на вышед­шую в 1947 г. в СССР книгу М.Москалева «Русское Бюро. ЦК большевистской партии, 1912 — март 1917», он заметил, что в ней автор использовал архивные фонды Енисейского жандармского управления и Енисейского розыскного пункта и ни разу не со­слался на дела и документы Енисейского охранного отделения. «Отсутствие всякого упоминания об охранном отделении в Ени­сейске, — заключал Аронсон, — усиливает сомнение в достовер­ности документа, адресованного Енисейскому охранному отделе­нию»¹².

Аронсону 6 мая вновь ответил Михайловский¹³. По его мне­нию, Еремин был вправе говорить о том, что Сталин встал в оп­позицию, поскольку он был своим человеком в Департаменте по­лиции, употребление полного, а не сокращенного названия рос­сийской столицы (Петербург) являлось «формальностью», не со­блюдавшейся в «маловажной переписке», виденные им документы Департамента полиции имеют тот же бланк, что и письмо Ереми­на, который в качестве руководителя отдела имел право ставить на документах одну свою подпись, в отличие от «обывателя» охранка хорошо знала все псевдонимы Сталина.

Любопытно, что в этом же номере газеты «Новое русское слово» была помещена под нейтральным названием «Документ о Сталине» заметка Н.Нарокова¹⁴. Соглашаясь с тем, что письмо Еремина «не отвечает формам тогдашнего делопроизводства, прежде всего гражданского», автор тем не менее фактически в своем заключении говорит о его подлинности. Письмо Еремина,

109пишет он, не является ни «предписанием», ни «отношением», ни «циркуляром», ни «справкой», а представляет собой особый вид служебной бумаги — «официальное письмо», отправленное не от учреждения, а от «лица» и на «личном бланке» (?).

Аргументацию Нарокова вскоре попытался конкретизировать П.Елецкий. Согласно его заключению, злополучный документ на­писан по форме «личного письма из Положения о письмоводстве в военном ведомстве», которым пользовался Корпус жандармов и, «надо думать», Департамент полиции. В соответствии с этим «По­ложением» подписи второго лица и печати на подобного рода до­кументах не требовались¹⁵.

Во все более раскручивавшейся полемической дуэли вокруг письма Еремина вскоре прозвучал и голос почти очевидца собы­тий. А.В.Байкалов, проживавший в Красноярске с конца 1910 г. по 1918 г. после административной ссылки в Туруханский край, заявил, что в Енисейске «никаких жандармских учреждений вооб­ще не было». После Февральской революции он лично во главе военного наряда занял и опечатал помещения губернского жан­дармского управления в Красноярске, в том числе архив. В ходе тщательного изучения архива жандармского управления на пред­мет выявления его секретных агентов никаких данных о связях Сталина с охранкой обнаружено не было¹⁶.

После более чем месячной паузы в полемическую дуэль всту­пил и главный виновник сенсаций — журнал «Лайф». Б.Д.Вольф, автор книги «Трое, сделавшие революцию», находя воспоминания Орлова убедительными, в отношении письма Еремина предлагает «проверить несколько моментов»: известность псевдонима Стали­на, впервые использованного им 12 января 1913 г., и эпизод с раз­громом полицией Авлабарской типографии — 15 апреля 1906 г., когда это случилось, Сталин находился в Стокгольме, а не в Гру­зии. Но в свете дальнейших событий, о которых читатель узнает ниже, важное значение имело своеобразное мемуарное свидетель­ство Вольфа. «В 1952 году, — пишет он, — ко мне обращался за консультацией чиновник, эксперт по России из Госдепартамента, по поводу документа, являющегося, как кажется, тем самым, кото­рый вы теперь опубликовали. Мы пришли к заключению, что ре­зультаты его публикации в тот момент были непредсказуемы»¹⁷.

Серия последующих полемических выпадов друг против друга сторонников и противников подлинности письма Еремина мало что добавляла к их аргументации. Дисбаланс в их все более и более ужесточающийся спор внесла статья Аронсона «Фальшивка о Сталине». По опубликованным в СССР еще в 1927 г. источни­кам он установил, что 12 июля 1913 г. Еремин никак не мог под­писать письмо Железнякову, поскольку еще 11 июня того же года он был назначен начальником Финляндского жандармского управ­ления. Фальсификатор или фальсификаторы, не зная об этом, «не доглядели мелочь — и на этой мелочи провалились», заключал Аронсон¹⁸.

Спустя три дня газета «Новое русское слово» поместила обширную статью бывшего служащего российского МВД М.По­дольского. Опираясь на правила ведения делопроизводства в ми­нистерствах и ведомствах Российской империи, зафиксированных в законе «Учреждение министерств», автор высказал ряд важных соображений. По его мнению, «совершенно невероятно» сокраще­ние «М.В.Д.» в угловом штампе, после которого отсутствует еще один необходимый элемент — гриф «Департамент полиции». Вместо правильного наименования адресата («Начальнику Ени­сейского Охранного отделения») письмо Еремина содержит «со­вершенно недопустимое личное обращение», а также «совершенно неприемлемое окончание». В то же время Подольский обратил внимание на ряд иных деталей письма Еремина, свидетельствую­щих о его подлинности. Отсутствие печати он объясняет сущест­вовавшей «административной практикой» отношений государст­венных учреждений друг с другом, начальник Особого отдела Де­партамента полиции назывался «заведывающий», агенты охранных отделений назывались «секретными сотрудниками» и во избежа­ние провалов имели клички¹⁹.

Одновременно происходило и непубличное обсуждение вопро­са о подлинности письма Еремина. Так, например, Л.О.Дан в письме Н.В.Валентинову-Вольскому от 19 апреля 1956 г. уверенно заявляла о его фальсифицированном характере: «Есть разные мел­кие соображения, не имеющие абсолютной силы, — и язык не тот канцелярский, на каком писались такие "отношения", и подпись, мне кажется, ставилась иначе — не просто фамилия, а указание чина или звания, и не говорили охранники "оппозиция к прави­тельству", и называли они своих людей "сотрудники", а не "агенты" и т.д.»²⁰. В другом своем письме тому же адресату от 3 мая, каса­ясь мнения Валентинова-Вольского об отсутствии в Енисейске ох­ранного отделения, Дан поделилась с ним важным фактом: «Я тоже так думала, но это не верно, но все же именно на этой кос­точке фальшивомонетчики и поскользнулись! Оно существовало, но было упразднено до той даты, которая фигурирует на фальшив­ке. Так что эти плуты знали, но не все»²¹.

Новые важные факты, связанные с историей бытования пись­ма Еремина, стали известны после публикации статьи известного специалиста по подлогам Р.Враги²². По его данным, письмо Ере­мина впервые появилось на «информационном рынке» в 1936— 1937 гг. в кругах российской эмиграции, связанных с двумя орга­низациями — «Братством Русской Правды» (Прибалтика) и «Со­юзом русских фашистов» (Дальний Восток). Уже тогда мнения о его подлинности разделились: у одних она не вызывала сомнения, другие прямо утверждали, что письмо изготовлено в Риге бывшим агентом охранки, третьи связывали его изготовление с разведыва­тельной службой атамана Семенова. Тогда же предпринимались неоднократные попытки продать письмо Еремина немцам, япон­цам, румынам. Наконец, в 1949 г. письмо Еремина вновь «всплы-

111ло» в Париже, где была предпринята попытка его публикации, но экспертиза, проведенная Брагой и Б.Сувариным, доказала, что это фальшивка.

Врага далее кратко изложил свои доказательства. Во-первых, невозможно понять, что побудило Еремина отправить такое пись­мо. Во-вторых, в Енисейске не было охранного отделения. В-тре­тьих, к ротмистру Железнякову Еремин не мог обращаться так вежливо, равно как и завершать столь же вежливо свое письмо. Далее Врага систематически изложил и другие аргументы, уже по­явившиеся к моменту его публикации в печати и рассмотренные нами выше.

Опубликованная к этому времени книга Левина мало что до­бавляла к его аргументации в пользу подлинности письма Ереми­на. Однако она в концентрированном виде содержала ответы его оппонентам. Суть их в следующем: отзыв о Сталине как агенте, работа которого отличалась точностью, «подходит к нему больше, чем к большинству революционеров»; упоминание Петербурга, а не Санкт-Петербурга «является признаком подлинности, посколь­ку так обычно называли столицу»; к концу 1913 г. Джугашвили уже был известен как автор книги «Марксизм и национальный во­прос», подписанной псевдонимом «К.Сталин»; шестикратное упо­минание его имени в письме также указывает на его подлинность, поскольку фальсификатор «наверняка избегал бы таких повторов».

В обширной рецензии на книгу Левина Аронсон повторил свои прежние аргументы относительно подложности письма Еремина и дополнил их новым. «Разве это постижимо, — пишет он, — чтобы на протяжении более 40 лет никто не мог раскрыть "великий сек­рет" человека, окруженного ненавистью? Разве Троцкий, Зиновьев, Бухарин, Рыков, Томский и другие не использовали бы этот ко­зырь в своей борьбе против Сталина? Разве не был бы документ, будь он подлинным, передан нацистским или японским агентам? Разве некий чиновник охранки держал бы его под замком и в ко­нечном итоге продал нескольким русским эмигрантам? И, в част­ности, по какой причине бывшие чиновники царской полиции скрывали службу им Сталина?»²³

Пытаясь найти политические мотивы подлога, вернее его реа­нимации в 1956 г., Аронсон увидел их в том, чтобы переключить внимание общественности с развенчивания сталинщины «в сферу спорных мелочей», и далее делает важный вывод: доказательство подложности письма Еремина «стало бы сокрушительным ударом всему делу дискредитации сталинизма».

Иначе посмотрел на книгу Левина ее рецензент в газете «Рос­сия» П.Шпилевский. Старательно изложив доводы автора относи­тельно подлинности письма Еремина, он далее заметил: «Если, пренебрегая всеми шестью изложенными доказанными фактами, попытаться утверждать, что все-таки документ подделан, то его подлинность от этого только выиграет...» Суть последующих рас­суждений автора, подтверждающих этот неожиданный вывод, сводилась к следующему. Если письмо — фальшивка, то она могла быть изготовлена только тогда, когда деспотизм Сталина стал оче­видным. Вряд ли подлог сделан в СССР. Следовательно, автор или авторы фальсификации должны были иметь в своем распоряжении соответствующую пишущую машинку и бумагу дореволюционных образцов. Тот или те, кто стоял (стояли) за фальсификацией, дол­жен был быть в курсе биографии Сталина тридцатилетней давнос­ти, в курсе агентурной работы Департамента полиции по социал-демократическому подполью и правил постановки делопроизвод­ства в этом учреждении. Кроме того, пишет Шпилевский, в случае фальсификации «документ должен был быть иначе составлен, т.е. лишен сомнительных, трудно доказуемых деталей»²⁴.

Вскоре своим критикам — Подольскому и Аронсону — вновь ответил Левин. Он представил фотокопию подлинного документа Департамента полиции, отправленного за несколько месяцев до письма Еремина, в Норвегию и хранящегося в архиве Гуверовско-го института. Оно опровергало наблюдения Подольского над фор­муляром письма Еремина, и поэтому Левин торжествующе заме­тил, что Департамент полиции «следовал не правилам, принятым в гражданской переписке.., но правилам, принятым в военных уч­реждениях». Касаясь же аргумента Аронсона относительно того, что Еремин не мог в июле подписать свое письмо, так как был переведен в Финляндию, Левин и вовсе обезоружил своего оппо­нента. Оказывается, по свидетельству генерала Спиридовича, в 1913 г., когда праздновалось 300-летие дома Романовых, царская семья путешествовала по России «в сопровождении высоких жан­дармских чинов — подчиненных (?! — В.К.) Еремину, а потому он оставался на своем посту несколько недель после своего назначе­ния»²⁵.

«Новое русское слово» вскоре предоставило свои страницы и человеку, непосредственно служившему в российском МВД и даже знавшему Еремина²⁶. «Каждому, кто хоть немного знаком с систе­мой письмоводства в Департаменте полиции, — писал Николай Веселаго, — невозможно представить, чтобы из него вышел подоб­ный документ, контрастирующий с подлинными документами сти­листикой, характером адресовки, концовки, исходящим номером 2898, что не соответствует самой работе Особого отдела, из кото­рого ежедневно исходило не менее 50 номеров, большинство, или даже почти все, секретные, а это была вторая половина года». Ос­торожное, но все же сомнение у Веселаго вызвало и упоминание Енисейского охранного отделения. «Если мне память не изменя­ет, — заметил он, — в то время в Енисейске был розыскной пункт, но утверждать этого я не могу, так как 43 года — слишком большой срок, чтобы помнить это». И в то же время Веселаго уве­ренно заявил, что 12 июля 1913 г. (пятница) Еремин точно еще находился в Особом отделе Департамента полиции, ссылаясь на «одно мое личное дело» этого дня, зафиксированное в памяти.

Полемика продолжалась словно закрученная и брошенная вверх монета: «орел» или «решка», подлинное или сфальсифици­рованное письмо Еремина. Для тех, кто наблюдал дискуссию во­круг него, кажется, истина уже представлялась непостижимой, как непостижимо угадать падение монеты, брошенной, впрочем, чест­ной рукой.

Заметка бывшего полкового адъютанта Е.Л.Янковского поясня­ла «характер и общий вид» документов, установленных Положени­ем о письмоводстве военного ведомства. Чиновник с многолетним стажем, он констатировал, что строгие правила, зафиксированные в этом Положении, «не могут являться окончательным критерием при выяснении подлинности сталинского (так в тексте. — В.К.) письма», поскольку российская практика была, как всегда, далека от идеала.

Полемическими ударами вскоре вновь обменялись Левин и Аронсон. Левин повторил свои аргументы в пользу подлинности письма Еремина и одновременно попытался подкрепить их новым фактическим материалом. Цитируя не вызывающее сомнение письмо Департамента полиции генерал-губернатору Финляндии о предотвращении контрабанды оружия от 20 августа 1913 г., он об­ращает внимание на то, что в нем упоминаются «секретные аген­ты», ссылается на свидетельства современников о наличии в Ени­сейске охранного отделения, в т.ч. Б.Николаевского, бывшего в Енисейске председателем Комитета общественной безопасности и заставшего полковника Руссиянова за уничтожением бумаг у себя в кабинете. Касаясь эпизода с назначением Еремина в Финляндию 11 июня 1913 г., Левин приводит документальное свидетельство о том, что тот еще 20 июня находился в Департаменте полиции в Санкт-Петербурге, что подтверждает и публикация Веселаго. Более того, Левин в одном из финских архивов обнаружил изве­щение генерал-губернатора Финляндии о том, что 11 июня Ере­мин назначен под его командование. Извещение было получено канцелярией генерал-губернатора 7 июля, что, по мнению Левина, означает: Еремин не мог занять новый пост сразу после назначе­ния на него²⁷.

В ответе Левину Аронсон усилил свои прежние аргументы, до­бавив к ним новые. Шестикратное упоминание в письме Еремина псевдонима «Сталин» никак не возможно объяснить, если учесть, что Джугашвили до 1913 г. всего лишь однажды использовал этот псевдоним; все устные свидетельства о наличии в Енисейске ох­ранного отделения, на которые опирается Левин, носят характер предположений и не подкреплены конкретными документальными фактами; Левин не доказал, что Еремин мог подписать 13 июля 1913 г. письмо в Енисейск²⁸.

Легко заметить, что в полемике вокруг письма Еремина ее участники от общих рассуждений и домыслов постепенно все чаще и чаще стали обращаться к свидетельствам очевидцев, а затем использовать и документальные источники. Полемика из разряда отвлеченных интеллектуальных упражнений все больше становилась на почву реального анализа, добывания конкретных, проверенных знаний.

Выдающуюся роль в этом деле сыграл доклад преподавателя Бруклинского колледжа, специалиста в области криминологии М.К.Тителла на заседании Американской ассоциации развития науки 29 декабря 1956 г., где присутствовало около 200 слушате­лей. Главный вывод доклада был сформулирован его автором сле­дующим образом: «Изучение сталинско-ереминского письма, ко­торое повлекло за собой [мою] поездку по нескольким европей­ским странам с целью опроса тех, кому могло быть что-то извест­но по этому поводу, а также анализ нескольких тысяч документов убедили меня в том, что письмо является подлогом»²⁹.

Прежде всего Тителл установил, что письмо Еремина напечата­но не на машинке завода «Ремингтон», а на машинке немецкого производства типа «Адлер». Архив завода «Адлер» был уничтожен во время Второй мировой войны, но Тителл опросил его старей­ших сотрудников, и те сообщили, что «русский шрифт, которым отпечатан оспариваемый документ, был изготовлен впервые в 1912 году». Поскольку из текста ереминского письма видно, что он на­бран «изношенным и разбитым» шрифтом, Тителл сделал вывод о том, что этот текст должен был быть написан много лет спустя после 1912—1913 гг.

Далее Тителл в поисках Добролюбова, о котором писал Левин, посетил греческую православную церковь в Берлине (Шарлоттен-бурге) и опросил ее служителей. Те категорически заявили, что никакой Добролюбов не служил в этой церкви, равно как и то, что никакой Левин никогда не спрашивал их о нем. То же самое по­вторилось и в Висбадене, на русском кладбище которого не обна­ружилась могила Добролюбова, а в книгах захоронений с 1945 г. не значился умерший с такой фамилией.

Из Германии Тителл отправился в Хельсинки, где изучил более 3 тысяч документов из фонда Финляндского жандармского управ­ления, включая 85, подписанных Ереминым. Ни один из них не был напечатан на машинке «Адлер», что же касается подписей Еремина, то их различия с подписью на письме Железнякову ока­зались столь очевидны, «что дополнительных комментариев не требуется», заявил Тителл. Кроме того, в этом же фонде он обна­ружил документ, подписанный Ереминым 19 июля 1913 г. уже в качестве шефа жандармов Финляндии, т.е. спустя всего неделю после отправки письма в Енисейск, что, по мнению автора докла­да, является невероятным.

Казалось, доклад Тителла ставил все точки над i в затянувшем­ся споре вокруг подлинности письма Еремина. В значительной степени из плоскости отвлеченных рассуждений предшествующих участников дискуссии он переводил проблему в плоскость факти­ческих наблюдений, из которых однозначно следовало, что пись­мо — фальшивка.

Однако дальнейшие события начали разворачиваться неожи­данным, прежде всего для самого Тителла, образом, поставив под удар не только его научный авторитет, но и судьбу. Информация о докладе и его основные положения были опубликованы в четы­рех номерах газеты американских коммунистов «Дейли Уоркер». Эта публикация привлекла внимание подкомитета по внутренней безопасности Сената США, увидевшего в ней «защиту премьера Сталина». Главный советник подкомитета Р.Моррис свидетельст­вовал: «Будучи озабоченным возможностью того, что коммунисты начинают кампанию по реабилитации маршала Сталина, подкоми­тет решил ознакомиться с тем, чем занимался г-н Тителл»³⁰.

С июня 1957 г. по январь 1958 г. Тителл был трижды опрошен на заседаниях подкомитета Сената по внутренней безопасности. Уже первые, вроде бы невинные, вопросы не обещали для Тителла ничего хорошего. Упомянутый выше советник Моррис спросил: «Не работали ли Вы на кого-нибудь?», а затем попросил уточнить Тителла, предпринял ли он свое исследование «на самодеятельной основе или как деловое предприятие». Автор нашумевшего докла­да категорически отверг какие-либо подозрения в заказном харак­тере своей работы³¹.

Однако приведенный к присяге, боясь обвинений в лжесвиде­тельстве, Тителл спустя чуть более месяца в специальном пись­менном заявлении был вынужден сделать ряд важных признаний. Дело в том, что в качестве специалиста по подлогам он оказывал консультации А.Хиссу в ходе подготовки над тем второго судебно­го процесса. «Дело Хисса» — одно из нашумевших судебных дел периода маккартизма. В 1948 г. он был обвинен в передаче СССР секретных документов внешнеполитического ведомства США. Тогда Хисса осудить не удалось. В начале 50-х годов готовился новый судебный процесс, в результате которого Хисс был приго­ворен к 5 годам тюремного заключения. В качестве одного из до­казательств предательства Хисса фигурировали документы, под­линность которых Хисс и его адвокаты оспаривали.

В своем заявлении Тителл свидетельствовал: ему показалось, что «поверенных Алджера Хисса... может заинтересовать вопрос о подлинности или поддельности» письма Еремина. Посетив одного из них — Ч.Т.Лейна, он поделился с ним своими сомнениями. Тот сказал, что «ему будет весьма интересно», если исследование Ти­телла «покажет, что подделка, если это подделка, окажется изго­товленной на пишущей машинке такого типа, который был ис­пользован для подделки документов в деле Хисса»³². Получив 1000 долларов в качестве гонорара, Тителл и приступил к своему исследованию.

Это было важное признание, показывавшее заказной характер работы Тителла. Но далее события приобрели и вовсе печальный для него оборот. Директор подкомитета по внутренней безопас­ности Б.Мандель посетил висбаденскую церковь и опросил лиц, с которыми ранее беседовал Тителл. Оказалось, что загадочный

«Добролюбов», как бывший подпольщик (?!), имел не один псев­доним. В их числе был и псевдоним «Добровольский». Без какого-либо труда Мандель обнаружил могилу, надгробный камень Добровольского и получил копии свидетельств о его смерти.

В качестве одного из доказательств подлога письма Еремина, а вернее недобросовестности Левина, Тителл привел подлинное письменное свидетельство протоиерея церкви Адамантова. Оно гласило: «Я, нижеподписавшийся, служу в русской православной церкви Висбадена с сентября 1908 года по настоящее время за исключением периода Первой мировой войны (1914—1919 гг.). Ни один человек с фамилией Добролюбов со мною не служил ни в каком качестве. Кроме того, на нашем русском кладбище нет надгробия с такой фамилией. Я не помню встречи с амери­канским журналистом, г-ном Дон Левиным». Неутомимый Ман­дель и в этом случае обнаружил фальсификацию Тителла. Оказа­лось, что существует первый вариант письменного свидетельства Адамантова, в котором было перечеркнуто важное дополнение: «Но есть могила, в которой захоронен русский полковник запаса Иван Васильевич Добровольский, 65-ти лет от роду. 1/14 февраля 1947 г. Добровольский поселился в Висбадене после Второй ми­ровой войны и временно исполнял обязанности пономаря в нашей церкви»³³.

Все тот же Мандель нанес и еще один, вовсе сокрушительный, удар построениям Тителла. Посетив предприятие, выпускавшее пишущие машинки «Адлер», он получил «без труда» письменное свидетельство его руководства о том, что «первая пишущая ма­шинка с русским кириллическим шрифтом, модель 8, была изго­товлена в 1903 году»³⁴.

Бедный Тителл! В своем исследовательском, пусть и меркан­тильном, порыве он не мог представить себе, что на мгновение окажется объектом внимания специальных служб США. Просты­ми до примитивности способами они не только дезавуировали его выводы о фальсификации письма Еремина, но и скомпрометиро­вали его имидж ученого и человека. Разорванная цепочка: письмо Еремина — «дело Хисса» больно ужалила ее создателей своими концами.

Подкомитет по внутренней безопасности Сената США не толь­ко решил поставленную перед ним задачу нейтрализации выводов Тителла, но и достиг цели создания соответствующего фона вокруг судебного процесса над Хиссом. Политика и ее грязные методы в очередной раз танцевали канкан над наукой.,

В число действующих персонажей пьесы (драмы, трагедии, фарса?) «Сталин — агент охранки» теперь мы должны ввести новый персонаж. Э.Смит, американский историк, готовивший на­ивную книгу о Сталине «Сталин: неуловимый революционер», об­ратился за консультациями к Дж.Кеннану. Это был бывший ответ­ственный сотрудник Государственного департамента США, в руки которого, едва ли не первого в истории с письмом Еремина, попал этот документ. Потом он был послом США в СССР и затем вдруг стал историком. Будучи чиновником, а не историком, он, конеч­но, письмо Еремина включал в иной контекст. «Моя реакция, — назидательно писал он Смиту, — на этот документ состояла в том, что я не обнаружил абсолютно ничего, что бросало бы сомнение на его подлинность, и я признаю его заслуживающим самого тща­тельного изучения. Я не считаю, что правительству Соединенных Штатов следовало публиковать его при жизни Сталина (будучи уверенным, что это повредит его достоверности), и предложил, что если его и публиковать, то это должно быть сделано частным об­разом, на достаточно высоком научном уровне, в сопровождении критического анализа компетентного историка»³⁵. Так размышлял Кеннан-чиновник. Став историком, он, конечно, должен был про­демонстрировать большую объективность. Она оказалась довольно странной по своей противоречивости. Мэтр политики писал свое­му корреспонденту Смиту в 1966 г. о письме Еремина: «Я могу не колеблясь сказать, что следы подлинности слишком сильны, чтобы оно было подделкой, но и следы подделки почти столь же очевидны, чтобы считать документ абсолютно подлинным»³⁶. Чи­новник Кеннан боролся сам с собой, с историком Кеннаном, а потому в конце концов в том же письме Смиту был вынужден признать: «Лично я думаю, что документ, возможно, и подделан, но подделан тем, кто был полностью знаком с существовавшей до­кументацией, кто имел марки, печати, бланки и т.п. енисейского ведомства и видел подлинный документ подобного содержания»³⁷.

Печально, но факт: все споры вокруг письма Еремина могли бы прекратиться сразу после знакомства с советскими архивами. Но иностранцам по столь деликатной проблеме доступ к ним был закрыт, а для советских ученых сама постановка темы «Сталин -агент охранки» была просто невозможна.

Впрочем, до определенного момента. С началом перестройки появилась возможность более или менее свободного обсуждения ранее запретных тем. Уверен, что ни М.С.Горбачев, ни его совет­ники, задумывая перестройку, к сожалению, ничего не знали о своем предшественнике — египетском фараоне Аменхотепе, также решительно разорвавшем связь с прошлой идеологией. Опьяняю­щее ощущение свободы слова и мнений, к которой так жадно де­сятилетиями стремились россияне, наконец-то стало возможным.

«Комсомолец Забайкалья», кажется, стал первым органом мас­совой информации, поведавшим советскому читателю о том, что «Сталин — агент царской охранки». Помещенное на страницах этой газеты интервью доктора исторических наук, профессора Московского государственного института международных отноше­ний Ф.Д.Волкова не оставляло никаких сомнений на этот счет. В интервью корреспонденту этой газеты Волков сообщил о сенсаци­онном факте: «Доктором исторических наук, профессором Георги­ем Анастасовичем Арутюновым в Центральном государственном архиве Октябрьской революции найден документ, подтверждающий, что И.Сталин-Джугашвили был агентом царской охранки. Копия этого документа была направлена в свое время Н.С.Хруще­ву. О нем было сообщено Л.И.Брежневу, К.У.Черненко и в 1986 году — М.С.Горбачеву»³⁸.

Вскоре массовый советский читатель впервые получил возмож­ность ознакомиться и с текстом письма Еремина, хранившегося, по словам его публикаторов — Волкова и Арутюнова, в Централь­ном государственном архиве Октябрьской революции. В коммен­тариях к публикации авторы констатировали, что письмо Еремина «свидетельствует: не позже 1906 года И.Джугашвили (Сталин) стал агентом царской охранки и добросовестно выполнял принятые на себя обязательства на протяжении нескольких лет, примерно до 1912 года»³⁹.

Публикация Волкова и Арутюнова легко и плавно включила предательство Сталиным дела революции в мрачный список пре­ступлений сталинизма, все более и более стремительно пополняв­шийся на рубеже 80—90-х годов. Правда, ее авторы были вынуж­дены отметить «замечания в отношении его (письма Еремина — В.К.) подлинности», тут же, впрочем, постаравшись дезавуировать их. Касаясь возможности того, чтобы Департамент полиции в официальной переписке мог назвать подлинную фамилию, а не кличку своего агента, Волков и Арутюнов склонны объяснить это тем, что к 1913 г. «надобность в жандармской конспирации отпа­ла», поскольку Сталин порвал сотрудничество с охранкой. По их словам, начальником Енисейского охранного отделения в 1913 г. был М.А.Байкалов, а не Железняков, но это несоответствие авто­ры объясняют «намеренной или ненамеренной ошибкой Еремина, который в бюрократическом рвении "повысил" в должности А.Ф.Железнякова» (?). По заключению Волкова и Арутюнова, под­пись Еремина совпадает с подписями на других вышедших из его подразделения документах.

Волков и Арутюнов либо не знали или не имели возможности знать о той полемике, которая существовала в западной прессе во­круг письма Еремина, либо сознательно умолчали о ней. Ведь тогда шокированному советскому читателю было бы легче объек­тивно судить об этом документе. Однако их публикация содержала ссылки на архивные материалы, даже прямо сообщала, что ориги­нал, т.е. отпуск письма, направленного в Енисейск Ереминым, со­хранился. Иначе говоря, казалось, что для советских ученых стало возможным то, что в силу обстоятельств доступа к советским ар­хивам было абсолютно невозможно для западных исследователей.

После публикации Волкова и Арутюнова стало ясно: ответ на вопрос о подлинности письма Еремина могут дать только архив­ные разыскания, тем более что время перестройки создало условия для них в гораздо большей степени, чем ранее. И такие разыска­ния были блестяще проведены сотрудниками того самого архива, на который ссылались Волков и Арутюнов.

Серия статей З.И.Перегудовой и Б.В.Каптелова⁴⁰ представляла собой образец высочайшего мастерства источниковедческого ана­лиза, традиционно известного как «внутренняя» и «внешняя» критика исторического источника. Поразительно, что, вероятно, не зная полемики вокруг письма Еремина в западных средствах массовой информации, авторы статей шли в своих размышлениях как бы параллельно с теми, кто доказывал фальсифицированный характер этого документа на основании его определенных при­знаков. Но у них было еще и большое преимущество перед сво­ими коллегами-предшественниками: они прекрасно знали доку­менты Департамента полиции и потому могли пользоваться не воспоминаниями, не предположениями и домыслами, а всей со­вокупностью фактов, документально зафиксированных в архив­ных материалах.

Прежде всего, выяснилось, что никакого отпуска, копии пись­ма Еремина в тщательно сохраненных и пронумерованных еще до 1917 г. делах Департамента полиции нет и не было, что под­тверждается и журналом регистрации исходящей корреспонден­ции. Угловой штамп письма Еремина не соответствует угловым штампам бумаг, исходящих из Департамента полиции в 1906— 1913 гг.: например, бланки со словом «заведывающий» не упот­реблялись со второй половины 1910 г. Регистрационный штамп входящей корреспонденции также вызвал у авторов «недоуме­ние». Они установили, что в «этот период» «во всех жандармских учреждениях подобные штампы проставлялись с зафиксирован­ной на каждый день датой и только сам номер заполнялся от руки». Переписка с пометой «лично», согласно существовавшим правилам, неизбежно предполагала указание не только должнос­ти, но и чина адресата и автора.

Поразительный результат дал анализ исходящего номера пись­ма Еремина — 2889. Согласно действовавшей в 1913 г. в Депар­таменте полиции Инструкции по ведению делопроизводства, Особый отдел получил для секретной корреспонденции номера начиная с 93001 и далее, а для совершенно секретной корреспон­денции — с номера 111001. Следовательно, документ с номером 2889 никак не мог выйти из Особого отдела.

Вызывают у авторов статьи сомнения и другие особенности письма Еремина. Так, согласно правилам дореволюционного пра­вописания, в бумагах Департамента полиции невозможно найти отчества («Иванович», «Васильевич» и т.д. — всегда писалось «Иванов», «Васильев» и т.д.), тогда как в письме Еремина Сталин назван Иосифом Виссарионовичем. Документами архива не под­тверждается причастность Сталина к разгрому Авлабарской типо­графии, обнаруженной полицией в 1906 г. совершенно случайно. Во всех документах Департамента полиции Сталин фигурирует в это время под кличками «Коба», «Coco», «Кавказец», «Молочный». Кличка «Сталин» использовалась Департаментом полиции в отношении автора работ по национальному вопросу — там не было известно, что за ней скрывается Джугашвили. По документам известно, что в 1913 г. не существовало Енисейского охран­ного отделения, а существовал Енисейский розыскной пункт, заве­дующим которого был не Алексей Федорович Железняков, а Вла­димир Федорович - единственный Железняков, служивший в 1913 г. в корпусе жандармов. Сам Еремин в июле 1913 г. не мог подписать такого письма, поскольку, согласно сохранившемуся заявлению, с 1 июня находился в двухмесячном отпуске. Для ар­хивистов, постоянно сталкивавшихся с подписанными Ереминым документами, констатировали Перегудова и Каптелов, «совершен­но очевидно, что подпись Еремина подделана».

Казалось бы, выводы компетентных историков-архивистов должны были бы закрыть вопрос о подлинности письма Ереми­на, которое после их работы со всей очевидностью можно было бы назвать так называемым «письмом Еремина». Но оно было так привлекательно, так легко и просто объясняло период ста­линского правления, что в дальнейшем полемика и в России пошла в русле «западного сценария» споров вокруг этого доку­мента.

Волков взял на себя роль «советского Левина», упрямо дока­зывая в ряде своих публикаций подлинность «письма Еремина»⁴¹. Так, опираясь на справку царской охранки от 19 октября 1911 г., в которой упоминался «начальник Енисейского губернского уп­равления» ротмистр Железняков, он почему-то уверенно заявил, что Перегудовой и Каптелову, «столь компетентным товарищам, следовало бы знать, что Енисейское охранное отделение, по имеющимся документам, существовало». Во-вторых, утверждает он, в 1913 г. начальником Енисейского охранного отделения был М.А.Байков, а А.Ф.Железняков был его заместителем. Это про­тиворечие, по мнению Волкова, «кажущееся: может быть это ошибка Еремина, повысившего А.Ф.Железнякова и перепутавше­го его имя — не Алексей, а Владимир Федорович. Ошибка могла произойти». В-третьих, Волков настаивает на подлинности под­писи Еремина. В-четвертых, Волков констатирует: «по данным Б.Каптелова и 3.Перегудовой номер документа не совпадает» (с чем? — В,К.), никак, впрочем, не пытаясь объяснить такое несо­впадение. В-пятых, упоминание в «письме Еремина» Сталина и Джугашвили он объясняет двумя причинами: документ был сек­ретным и личным, с 1912 г. Сталин прекратил или ослабил свои связи с охранкой. В-шестых, по мнению Волкова, Еремин «мог задержаться» с отъездом в Финляндию. В-седьмых, по его мне­нию, «можно утверждать определенно», что Сталин был причастен к провалу Авлабарской типографии.

Это была имитация научного знания в форме достаточно гру­бых передержек, нагловатых умолчаний и бессодержательных до­мыслов. Однако основные выводы статей Волкова и Арутюнова еще какое-то время оставались предметом пропаганды их после­довательницы Серебряковой⁴². Впрочем, все же Серебрякова, от­стаивая тезис о Сталине как агенте охранки, после работ Перегудовой и Каптелова сначала с большей осторожностью начала относиться к «письму Еремина», а затем и вовсе исключила его из арсеналов своих доказательств о провокаторстве Сталина.

К началу 90-х годов, можно сказать определенно, «письмо Еремина» утратило свою актуальность, окончательно перейдя из разряда подозрительных исторических источников в разряд фаль­сификаций. И вместе с тем в последние годы оно вновь проде­монстрировало свою жизнестойкость, способность к реанимации. 19 сентября 1997 г. профессор Ю.Хечинов поведал читателям «Известий» об обнаруженном им в США в архиве Толстовского фонда все того же злополучного «письма Еремина»⁴³. Торопливая сенсация состоялась, хотя и была почти сразу развенчана. Сна­чала Ю.Фелыитинский⁴⁴, а затем вновь Перегудова⁴⁵ напомнили читателям все перипетии открытия, бытования и изучения «пись­ма Еремина». Последняя, повторив свои доказательства призна­ков подлога, пошла чуть дальше. Проведенная по ее просьбе юристом-графологом Д.П.Поташник графологическая экспертиза «с большой степенью вероятности удостоверила, что подпись в подражание Еремину» была выполнена... полковником Руссияновым, тем самым полковником, с именем которого связывалась находка «письма Еремина».

Трудно судить о времени изготовления подлога. Участники по­лемики вокруг него называли две даты: конец 30-х и конец 40-х годов. Ясно, однако, что он был точно рассчитан по своим по­литическим последствиям. В момент же его внедрения он не смог сыграть ту роль, которую отвел ему автор фальсификации: живой Сталин казался слишком опасной фигурой для компроме­тации.

Чем замечательно «письмо Еремина» в истории фальсифика­ции исторических источников? Прежде всего, высокой техникой подлога, начиная от легендирования его введения в обществен­ный оборот и кончая приемами изготовления: бумага, шрифт, уг­ловой штамп, штамп входящей корреспонденции, знание хроно­логии структурных и кадровых изменений в учреждениях охран­ного отделения. Но, как справедливо пишет Перегудова, «автор фальшивки слишком понадеялся на себя, на свою память», до­пустив серию мелких, но значимых для доказательства подлога неточностей. «Письмо Еремина», введенное в общественный обо­рот в очень важный период истории СССР, связанный с разобла­чением Сталина, на этом фоне приобрело удивительную привлекательность и убедительность и потому легко реанимировалось дважды: сначала на Западе, а затем, уже в эпоху перестройки, — в СССР. Его бытование причудливым образом переплелось и с американской историей периода маккартизма.

Полемика вокруг «письма Еремина» может считаться класси­ческим случаем постижения истины. От общих, порой условно доказательных рассуждений ее участники со временем все чаще и чаще подходили к получению проверенного знания, а затем вышли и на стадию доказательных документально фактов. Поли­тический подтекст дискуссии, конечно, сдерживал продвижение к признанию документа фальсификацией, но он же еще больше от­теняет то обстоятельство, что тяга к истине составляет неотъем­лемую черту, присущую человеческому знанию. С позиции «Ста­лин — агент охранки», конечно же, проще объяснить многие со­бытия советской истории, но от этого понятнее для всех нас она не станет. Наоборот, она будет упрощена, даже примитивизирована, и в личностях ее персонажей, и в сущности происходивших событий и явлений.

 

Примечания

¹ Тайны истории. Век XX. Был ли Сталин агентом охранки? Сборник статей, материалов и документов. М., 1999. С. 214—215. Здесь и далее ана­лизируются и цитируются материалы, помещенные именно в этом изда­нии.

² Там же. С. 216-217.

³ Там же. С. 22-29.

⁴ Там же. С. 275-364.

⁵ Там же. С. 17-18.

⁶ Там же. С. 26-27.

⁷ Там же. С. 30—45.

⁸ Там же. С. 277.

⁹ Там же. С. 221-224.

¹⁰ Там же. С. 228. ^!' Там же. С. 230.

¹² Там же. С. 240.

¹³ Там же. С. 241-243.

¹⁴ Там же. С. 243-244.

¹⁵ Там же. С. 244-245.

¹⁶ Там же. С. 245-248.

¹⁷ Там же. С. 249.

¹⁸ Там же. С. 255.

¹⁹ Там же. С. 256-260.

²⁰ Там же. С. 260.

²¹ Там же. С. 261.

²² Там же. С. 265-274.

²³ Там же. С. 321.

²⁴ Там же. С. 321-325.

²⁵ Там же. С. 325-327.

²⁶ Там же. С. 331-334.

²⁷ Там же. С. 340-345.

²⁸ Там же. С. 345-347.

¹⁹ Там же. С. 348.

³⁰ Там же. С. 355.

³¹ Там же. С. 356.

³² Там же. С. 357.

³³ Там же. С. 360.

³⁴ Там же. С. 363.

³⁵ Там же. С. 63.

³⁶ Там же. С. 371.

³⁷ Там же.

³⁸ Там же. С. 386.

³⁹ Там же. С. 389.

⁴⁰ Там же. С. 394—409, 419—422.

⁴¹ Там же. С. 427-441.

См., например: Серебрякова З.П. Так был ли Сталин агентом охран­ки? // Черемушки. 1990. № 1 (2). Автор здесь определенен, наивен или излишне хитрит, когда заявляет: «И если удается неопровержимо доказать, что Сталин еще до революции был тщательно замаскированный враг, то это несомненно поможет объяснить его дальнейшие преступления и даже ужасы кровавого террора».

⁴³ Хечинов Ю. Сталин был агентом царской охранки // Известия. 1997. 19 сентября.

⁴⁴ Фельштинский Ю. Еще раз о Сталине, агенте охранки // Известия. 1997. 2 октября.

⁴⁵ Перегудова З.И. Был ли Сталин агентом охранки? // Общая газета. 1997. 9-15 октября. С. 15.

 

Глава 8, стр.106-123

 

 

Козлов В.П.

К 59 Обманутая, но торжествующая Клио. Подлоги письменных ис­точников по российской истории в XX веке. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2001. — 224 с.

Книга руководителя Федеральной архивной службы России члена-корреспондента РАН В.П.Козлова продолжает серию его ис­следований о подлогах письменных источников по истории России. Начало серии было положено работами автора о фальсификациях XVIII—XIX вв. В этой книге рассказано о подлогах XX в. В специальной теоретико-методологической главе впервые дается развернутая типология подлогов и формулируются правила их выяв­ления.

Книга была подготовлена автором при его работе в качестве пре­подавателя на кафедре источниковедения и вспомогательных исто­рических дисциплин Историко-архивного института Российского го­сударственного гуманитарного университета.

ISBN 5-8243-0108-5

© Козлов В.П., 2001. © «Российская политическая энцик­лопедия» (РОССПЭН), 2001.