Мы еще вернемся

"Знаете ли вы, бездарные, многие,

думающие, нажраться лучше как, -

может быть, сейчас бомбой ноги

выдрало у Петрова поручика?"

В.Маяковский "Вам!"

"А мне снятся пулеметы и флаги,

Камеры, солдаты, бумаги.

Мне снятся города и народы,

Мне снятся тюрьма и свобода..."

А.Фомин

На "я" начиналась буква "ять", которую отменили после революции. "Вся власть Советам!" через ять, через всю улицу перегородившая старую фотографию. В английском "я" - это буква "I". "I, me, mine"... Вскрик боли, не правда ли? Английское  "я" прошлось по стране ужасом огораживаний и свинством рабочих казарм, каторгой работных домов и ханжескими виселицами для бродяг. Оно идет сейчас по миру то раздутым животом голодного ребенка Африки и болевым шоком тринадцатилетней тайваньской проститутки, то отуплением никому не нужного населения рабочих гетто Лондона и Нью-Йорка. Звериное живуче и цепляется за эту последнюю букву русского алфавита, не подозревая, что буква последняя, и после нее история начнет новые гаммы в иной тональности. "Хлеба и зрелищ!" - орал третий Рим. Первые два превратились в навоз, так как каждая единица "я" не смогла понять происходящее самостоятельно. Поэтому я забыл, что я грамм, и на весах истории в той тонне, которая обязана перевесить эгоистическую букву "я", будет на одну тысячную долю больше. Мое "я" регистрирует события, происходящие вокруг, чтобы затем плотной, правильной формы гирей передавить ту бесформенную кучу маленьких индивидуальных однокомнатных страстишек, которую так любил недоброй памяти Замятин. История его не научила ничему. Тонна делает большую историю, грамм не делает никакой...

Итак, я....

... иду по улице Москвы в потоке пешеходов в книжный. В центре хорошие книжные, но первый, куда я ткнулся, закрыт на ремонт. А жаль - я уже созрел для покупки стенграммы шестнадцатого съезда. И денежно, и морально. Будь это стенограмма девятнадцатого, я бы последние брюки заложил, выклянчил, украл бы, но где ее сейчас найдешь. Позерство, конечно - последние брюки, кому они нужны, нереально ни украсть с витрины, ни вымолить у продавщиц. Но очень интересно было бы почитать стенограмму. Тверская. Сколько хожу здесь, проституток не замечаю. Наверное, это они не замечают меня, на деньги у этих стервозных любительниц красивой жизни и дорогой косметики нюх почище, чем у свиньи на трюфели. Образное сравнение. У каждого фонаря бомжи оценивающе смотрят на прохожих, если не роются в многчисленных пакетах, с которыми путешествуют по столице и с которыми их запихивают в ночные электрички менты. На Тверской еще один магазинчик, в котором хожу, облизываюсь - все дорого. Витрины красивы и блестящи. Как сон, в котором все нельзя ни потрогать, ни взять с собой в реальность. Пушкинская площадь. Взрыв ничему никого не научил - кислотного цвета витрины расцвели еще пышнее, иерихонская роза по Швейку... Распивать спиртные напитки в переходе запрещено - безденежных люмпенизированных тусовщиков из ПТУ, которые в центре стараются подражать более денежно раскрепощенным молодым людям везут в отделение или же дубинками загоняют в метро, а тем, у кого с кредитоспособностью полный порядок, грозит некоторое уменьшение кредитоспособности. Зато не запрещено торговать черепашками. Ими здесь всегда торгуют. А еще куча буклетиков, рекламных проспектов, открыток, листовок, чтобы я покупал, заходил, посещал. Я иногда беру ("они тоже люди"), когда становится грустно от ходячих "бутербродов", зажатых между фанерными щитами курса валют или очередного ресторана. Иногда отмахиваюсь - как меня достало и брать и отмахиваться! На каждом шагу на тебя смотрят как на объект получения прибыли - и усталые распространители рекламы, и бодрячки из менеджмента фирмы, где имею несчастье работать. Ладно, еще несколько шагов - два дома уже пройдено. Книжный переквалифицировался  - список магазинов Москвы у меня старый. Оказывается. Лингофонные курсы мне не нужны, язык я знаю в достаточной степени, чтобы написать западным друзьям послание запорожцев сулатану с приличным знанием английской грамматики.

Почему в метро люди так бестолково ходят и друг другу мешают? Они что, не понимают, что организация ускорит их движение по переходам? Из метро опять направляюсь в книжный - на втором этаже букинистический. В отделе "История" смотрю на глянец пустопрожних дешевых книжонок о "великих тайнах", "великих людях", которые так любезны обывателю. На самом деле такие же люди и обыкновенные тайны - я-то в истории кое-что смыслю, но обыватель выглядит на фоне выдуманных им "великих" не так жалко, чем на фоне исторической правды. А книжные магазины любят дурака - дурак покупает много и охотно, он глотает романы поляковых и марининых, читает о любовниках Екатерины Второй и "золоте партии", обожает мещанские афоризмы Шопенгауэра (как же - великий "философ" с окончанием на последний слог!) и при этом всеяден, как макака, лишь бы прожевывалось. Грызть гранит науки - удел других, которые ходят по книжным с пустыми карманами и ищущими глазами - ищут то ли стольник на томик какого-нибудь интеллигентского кумира, то ли смысл жизни... Следующий блок стеллажей. Экономика - все о том, насколько благодейственен рынок. Где взять труды антирыночной школы? Хотя бы для того, чтобы избавиться от улыбчивых миллионеров на обложках, которые учат чистильщиков сапог заработать первый миллион... Тяжело ходить по магазину, когда ничего не покупаешь. Не то, чтобы денег нет - приличной литературы не издают. Только букинистический. Обожаю смотреть на кусочек книжной жизни последних семидесяти лет, выставленный в середине витрины на этажерке...

Так. Издание Гегеля тридцатых, шеститомник - зеленоватого добротного издания. Математика высшая, это не нужно, хотя вузовские учебники тридцатых интересны своим прямолинейным и простецким подходом, так и представляешь, как комсомольцы тридцатых примерно так же, как и я перелистываю его, благоговейно вчитывались в интегралы и дифференциалы. Я, конечно, не из глуши, и образование у меня высшее, весьма легко полученное из-за инженерной семьи. Но ощущение людей, которые после веков невежества приобщались к знаниям, мне понятны. Что еще? Во, курс психологии, сорок четвертый год - с разгромом немерскистских школ. Война же шла, а издавали. Взять? Дорого небось. Из военных. Ворошилов, Блюхер. Блюхер? Так и знал, одни речи. А везде сейчас - "военный теоретик"! Был бы теоретик - не шлепнули б. Тухачевского б... На этого деятеля у меня почти что досье, а вот работ нет. А Меринг у меня уже есть, правда не на такой хорошей бумаге, но все те же работы по военной истории.

 - Девушка, скажите пожалуйста, а что у вас есть политических руководителей сталинской эпохи? - Она только что поставила в дальнем уголке кипятильник. Видимо, это не приветствуется, потому что она вздрогнула и отключила его из розетки. А, может, просто неожиданно я вылез из вечерней тишины пустого отдела. Страх, он одинаков внешне - что хозяина бояться, что неожиданного чужого вторжения...

 - Ну, знаете, у нас... - она обернулась на ту же этажерку и начала вытаскивать на прилавок книги. Я удивляюсь, как она помнит названия и автора по этим потертым корешкам, на которых вблизи ничего не прочитаешь.

 - Спасибо, Киров у меня уже есть. Ворошилов тоже, его я сам увидел на полке.

 - Есть Косиор.

 - Спасибо, но у меня он тоже есть.  (У меня его на самом деле нет. И не хочется, тем более покупать. Просто где-то читал про то, как мимо какой-то мифической санитарки волокли по коридору суда "тело, когда-то бывшее телом Косиора, отказавшегося от своих показаний". Меня тошнит от страшилок и слезодавилок про сталинизм. Меня, как ни странно это звучит от клерка торговой компании, интересует наука. Или же назвать это истиной - кому как угодно).

 - А это не подойдет? - она робко открывает первую страницу книги без названия на обложке, и я, захватываемый радостью археолога, нашедшего какой-нибудь черепок, читаю: "Ф.Меринг. История германской социал-демократии" - даже не репринт, девятьсот шестой год издания. Мне, конечно, безразлично, читать ли с ятями или без, я не из букинистов, которым чем древнее книга, тем интереснее. Просто такого уже нигде не найдешь. Представил, как эту книгу листает Ленин, карандашиком делает пометки, и иногда прохаживается по комнате, чтобы осмыслить прочитанное, затем опять делает заметки и продолжает читать. От книги повеяло чувством какой-то причастности к той революции, связи поколений, если угодно. Наверное, такое ощущение - подсознательно скрытое желание убежать от этого тупого мира в старые книги, написанные людьми, которым удалось то, что не удается ни мне, ни кому другому.

 - Сколько? - я стараюсь сказать спокойно, но при этом одновременно быстро оглядываюсь по сторонам - почему такие идиотские привычки у людей, хватит денег - куплю, нет - оставлю на полке и буду бегать занимать. Нет никого, кто бы мог отнять...

 - Пятьсот рублей - она, наконец, надевает очки, которые держала в руке и смотрит на ценник, вклеенный внутрь книги.

 - Оба тома?

 - Он у нас, к сожалению, только один.

 - А второй, где он ?-  не совсем понимая происходящее, задаю идиотский вопрос.

 - У нас не было второго - она улыбается, и это, сливаясь с блеском стекол очков, кажется мне весьма милым. Наверное, это от одной из тех немногих удач - весь отдел мне кажется симпатичным. 

 - Я плачу. В эту кассу?

 - Да, конечно, - она ловко, как обезьянка, пакует мне книгу в пакетик, а затем в еще один пакетик, так как, наверное, увидела, какой ценной мне показалась книга. А может, они все тут пакуют в два пакета?

... Я задерживаюсь на платформе. Поезда идут и идут мимо, народ входит и выходит, меня обходят, возле меня целуются, какая-то старушка рядом просит милостыню на прокорм четверых милых пушистых котят, но ей никто не подает больше рубля, только останавливаются и гладят усталые и дрожащие комочки. "Возьмите котеночка, молодой человек", - обращается она ко мне, видя, что я оторвался от книги и смотрю, как за рубль малыши тискают ворочающихся в ящике котят. "С радостью бы взял, но у меня дома кошка их сожрет. Она не терпит чужих" - и протягиваю ей всю мелочь, которую нахожу в кармане. Сколько раз я рассуждал на тему того, что это не выход, что милостыня не поможет всем нищим, что лучше потратить деньги на что-то полезное, что многие из попрошаек живут намного богаче меня, но эти котята вместе с беззащитностью одинокой нищей старости... И у меня действительно кошка. Что я могу сделать кроме? Дать ей больше? Сколько таких? А потом каждый рубль считать до получки? Книга и так ударила по бюджету... Чертово общество, которое ставит такие проблемы, которые решаются только на уровне смены общественного строя! Продолжаю читать, посматривая на часы. До электрички еще час, за пятьдесят минут я доеду до "Выхино", так что пора готовиться.

По две стороны от дверей столпились пассажиры. Что ж, очередью, организовано. Практика, она учит - все же не как бараны... Передо мной девушка с белокурыми волосами в беретике. Заходя, я толкаю ее внутрь и тут же плюхаюсь на свободное сиденье, не выпуская из рук дорогой книжки. Сейчас сделать вид, что ничего не видишь, углубленный в чтение. Но те же локоны, спадающие на синее пальто прямо перед глазами. Будь девушка сантиметров на десять выше, фиг бы уступил - не вижу в упор. И так времени почитать остается только в транспорте. Пусть буду злобным, все равно от этих обывателей помощи не дождешься - хоть помирать будешь.

Ладно, девушка, встаю. Последний раз добро делаю, а то неудобно как-то. Заглядываю в лицо - надо же знать, кому уступаешь место. Улыбаюсь - это она, похожая на библиотекаршу продавщица магазина. Синее пальто, чуть сощуренные глаза, так как очки она опять сняла. "Будьте добры". С вопросительной интонацией, как в английском. Интересно, помнят ли своих покупателей продавцы. Копаюсь в своем трудовом опыте. Кого я помню из постоянных клиентов фирмы? В лицо? Жирную небритую рожу из "Импекса". Затем... из РТР такой вертлявый соплячок с мобилой по фамилии... на фиг фамилию. Еще кого? Данилов. Он девчонкам нашим конфетки приносит. А по праздникам - коньяк начальству. Поэтому при поступлении каждой новой партии мы ему звоним.

"Когда-то в России и правда жило беспечальное юное поколение, которое улыбнулось лету, морю и солнцу - и выбрало "Пепси"."  - я умею читать и перевернутую вверх ногами книгу, нависая над ней на поручне, как цирковой шимпандзе на брусьях. Свою книгу почитать не дадут - читать я смогу, но переворачивать страницы - вряд ли, так как поручень надо отпустить. Эти гололобые в кожаных куртках с началом перестройки располнели и охамели - упаду. Спрашивать, что она читает, совсем нет причин - я это и так знаю. "This game has no name". Солидный господь для солидных господ... А может, спросить? Мелькают станции, и меня поминутно толкают на девушку, которая продала мне целый мир, пусть и с "ятями", пусть и с дореволюционной орфографией. К глаголу "итти" из научной литературы двадцатых-тридцатых я совсем привык, почему же не привыкнуть. К тому, что тебя толкают на нее, и каждый раз она отдергивает от себя книжку, привыкнуть трудно. Но... разочаровываться в человечестве не стоит - что-то советское осталось в сидящей рядом  справа тетушке солидной комплекции, и она мне говорит: "Садитесь, молодой человек", а я, как бы не слыша, двигаюсь между телами, имитируя, что я пропускаю ее к двери, а на самом деле, если я сейчас не сяду, то точно упаду - ноги совсем затекли.

"Вот я и сел" - торжествующе поворачиваюсь к библиотекарше, то есть к белокурой продавщице. Я не прочь с ней познакомиться, так что сразу же спрашиваю о том, Пелевина ли она читает, нравится ли он и каково ее мнение. Она почему-то снимает очки и зажимает в кулачке, положенном на книгу. Книгу не закрывает - значит едет долго и надеется еще почитать. Лишь бы никакая старушка ко мне не прикопалась - в кои-то веки в транспорте знакомлюсь! 

 - А вам понравилось то, что вы купили?

Итак, она помнит, что я купил в ее отделе книгу, причем недешево и редкую. Это было час назад, но она помнит. Я, видимо, в ее глазах чудак. Главное, чтобы не на букву М.

 - А как же, я, знаете, действительно интересуюсь историей, а времени ходить в библиотеку нет, к тому же Ленинка закрыта. Вы учитесь параллельно?  - долгих фраз делать не надо, чтобы не подумала, что у меня дефицит общения. А меня и вправду интересует, учится ли она, так похожая на библиотекаршу-заочницу из районной библиотеки, которой я не сдал подшивку "Иностранной литературы", взятую на время болезни. Что меня поражает, девушка упорно игнорирует личный вопрос и спрашивает о том, что же интересного в Меринге, кроме редкости и старины. А это в двух словах не разъяснить. Блин, лишь бы никто не претендовал на мое место - старушек поблизости не видно, беременных тоже, два молодых идиота плюют на пол семечками нам под ноги.

 - Вы до "Выхино", да?  - я получаю утвердительный ответ, и догоняю следующим вопросом: "А потом?"

 - А потом, я надеюсь, что сама доберусь до дома.  - Блин, одно и то же. Я даже не заметил, было ли у нее кольцо - свидетельство о любимом муже. Двери открываются, и она выходит под пушистый, крупными хлопьями летящий снег. Я из кармана вытаскиваю шарф и неловко обматываю шею.

 - О Меринге я вам расскажу послезавтра, хорошо? - я от нее на расстоянии двух метров на платформе. И смотрю, как она идет в противоположный переход. Менты на пересечении людских потоков, и стоит мне замедлить шаг, ища, в какую сторону она пойдет, перед мои лицов рука в перчатке "Сержант брвщн. Ваши докмнты!" Замерз, так ему, впрочем, и надо.  Вытаскиваю паспорт, вытаскиваю из него партбилет и журналистское удостоверение, подаю паспорт сержанту. Иногда так по три раза на день. Память у ППС гораздо хуже, чем у продавщиц. Но от него несет перегаром, и он тянется к двум красным книжицам. Что ж, смотри, родный, удивляйся. "Я достаю из широких штанин дубликатом бесценного груза..."  Все равно ничего с меня не снимете - партия зарегистрирована, журнал действительно существует, и я действительно живу в Подмосковье. А мой отец в советское время никогда не носил с собой паспорта - он лежал на полке, и, когда отца не было дома, я в детстве его листал, в лупу рассматривал печати о прописке, на свет смотрел водяные знаки. Это тогда мне казалось как медаль. Ты - член большой семьи под названием СССР, и пока ты не сделал ничего плохого, паспорт лежит у тебя на полке или в ящике стола. Рядом со мной стоят три откровенно южных лица неизвестно какой национальности и показывают многочисленные справки о том, что они тоже люди...

Купить шоколадку? Прийти в магазин с букетом? Или с билетами в театр. Например, на Таганке. Хотя, он, похоже, ультра-либерастический, там будут славить индивидуализм и предпринимательство и поносить мою советскую Родину. Смотря что будет, можно бы и пойти. Нет, смотреть людей, которые поносят то, чем недавно сами гордились... Репертуара ни одного театра не знаю. А откуда я знаю, какие у нее планы? Ладно, пойдем с другого конца. Я впервые встретил девушку, которая всерьез интересуется Мерингом. По счастливому совпадению она работает в книжном. Следовательно, с ней интересно поговорить. Если у нее есть весьма умный муж или друг веселой юности, то, пожалуй, мое дело швах, в том числе и в отношении в чем-либо ее убедить. Ночная кукушка всегда перекукует... А если нет, то я ей покажусь странным фанатиком, и она после первых двух разговоров на откроевнные темы общества и политики будет от меня за прилавок прятаться. Что за идиотская жизнь?

Свободный человек в пятницу идет в магазин - это я. Сходить на Арбат, показать, как зверей в зоопарке, знакомых и незнакомых разных мастей, зайти в кафешку (ой, цены там кусаются! Заходил согреться как-то, после чего зарекся...)? 

Выпивкой разит от людей в метро - заливают зенки на выходные вперед, чтобы не думать, что в понедельник та же каторга начнется по кругу снова. Как наркоз - у них рвут, как куски тела, время жизни ради того, чтобы Абрамович за год удваивал капитал. Они пьют, и высовывают языки: "Я свободный человек, пойду и напьюсь!" Но абрамовичи и дерипаски знают, что выходные пройдут, и офисы забегают по коридорам, заводы запустят станки, дворники заскрежещут скребками, и никуда никто не денется. Вот один не проходит через турникет - его бьет, как плохо закрепленную деталь в кулачках, о стенки турникета. Он даже обхватывает меня за плечи, так как штормит... Я толкаю, он не падает, а как пробка из бутылки проскальзывает вперед, чтобы акробатическим этюдом съехать по скользким ступенькам.

Ладно, сосредоточимся на прочитанном. Вейтлинг - храбрый портняжка с завиральными планами завтра же сделать коммунизм. Наверное, так строго-пуритантски и выглядел мой мир с огромным сложным хозяйственным механизмом и качественно другим человечеством из окна полуподвала девятнадцатого века. Ограниченность во-первых, образования самоучки Вейтлинга, во-вторых, общей фантазии девятнадцатого века. Но в бредовой смелости не откажешь. Мечта о стране мелких кустарных коммун из банковской Швейцарии. С двадцатью учениками вторгнуться в Германию и объявить войну всем шестидесяти ее государствам... Хотя это уже не он. Чахлые фанерные домики, обитые дранкой. Путешествия одной мечты заносили ее и не в такие края. Прудон, Маркс, Фейербах, опять-таки Маркс, все это знакомо, и невообразимым образом вписанный социализм философствующих остроумцев. Интересно работает со статистикой. Конспекты веду в голове, и это плохо. Но не на работе же их вести - уволят за милую душу. Главное на фирме - не работать, главное - суетиться.

Я регистрирую события, происходящие вокруг, ставлю инвентарный номер - вот спит натуральный бомж, от него все вошедшие шарахнулись, потому что распространяет вонь. Жирному пьяному краснорожему мужику в галстуке все нипочем - он покровительственно что-то говорит маленькому, морщащему нос. Морщи, морщи нос, похоже, для тебя ради улыбки пьяного начальства стоит и понюхать бомжа, раз начальство принюхалось. Номер 21/884. От балды ставлю, главное, запомнить. "К магазину РИБОК", но мне не туда, мне в переход. На лестнице перехода на Пушкинской кто-то обязательно шлепнется, и уцепится за меня. Такое было не один раз. Инвентаризационный номер события затерт от частого пользования - я все жду, когда поставят там мента, за которого и будут хвататься. Но пока там постоянно охрана метро ругается с торгующими старушками и какими-то индийцами или непальцами, торгующими кошельками. Может, от этого все падают?

В пятницу можно не торопиться, но я тороплюсь успеть - в магазине тоже короткий день. Наверное. И в итоге я не решаюсь ничего покупать и куда-либо приглашать. Я просто подмигиваю ей, несмотря на то, что в отделе по сравнению с прошлым моим посещением  людно, и ее дергают с вопросами и просьбами показать какую-то попсу из числа беллетристики. Такое тоже сдают в букинистические. Заметила ли?

 - Вы в семь закрываетесь? - я, примерный покупатель, узнаю по-каким-то своим причинам. Например, я забыл деньги, и надеюсь успеть до закрытия за ними съездить. Или же позвоню сейчас приятелю, чтобы приезжал, ну, например, за военной энциклопедией в шести томах.

 - Нет, наш отдел до шести. А остальные до семи.  - отвечает мне другая продавщица, уже пожилая и низенькая. Такие в библиотеках горячо подхватывают вашу идею написать реферат на тему физики вообще, или развития полиграфии в начале двадцатого, или же по марксизму постперестроечного периода. Заваливают книгами, которые все невозможно прочитать за семестр. Последние динозавры советской эпохи. Рынку нравятся молодые, смазливые, сексапильные и ни черта толком не знающие. Вот тогда дело пойдет. Уверен, отдел прибыль держит не на Гегеле и не на старой технической литературе. Держат кассу на беллетристике в собраниях сочинений и на старых энциклопедиях. До шести пятнадцать минут, но для моей "библиотекарши" это горячие пятнадцать минут, так как смотрящие ускоряют темп, и чеки в кассу выписывать надо, и заворачивать в стандартные два пакета. Надо будет с зарплаты купить Павлова, избранное. Или же историю дипломатии, хотя.. международные отношения и их история меня волнуют мало последние года два. И так ясно, что война будет. И ясно, кто с кем. Гадать же, когда она будет - дело не совсем научное...

Я...

...я говорю, пытаясь определить, где же оно было, это воспоминание детства: "Здесь при Советской власти было кафе "Шоколадница". Меня водила туда мама, мы пили горячий шоколад. Такой вкуснятины я нигде больше не пил... А ты, бывала здесь?" Я знаю, что по сравнению с ней я - счастливец, она только в девяностых приехала в Москву. Она не видела Москвы моего детства. Тогда это было просто праздником, как салют в День Победы. Почему лезут воспоминания в то время, когда надо говорить о другом? На Гоголевском бульваре по прежнему тихо и безлюдно. Может, люди прячутся в темноту?
 - ..Я работала тогда в ателье. Там была одна большая комната для швей, и одна маленькая - для мастеров. Конечно, и платили мало, и работа в пыли и грязи. Сидишь, согнутая, и шьешь эти трусы. А хозяйка - так она вообще не умеет по-русски хорошо говорить. У нее и образования нет - цыганка она, такая, типичная, с крючковатым носом. Ругалась...

 - Знаю, знаю такое. Когда я на рынке подрабатывал, ну, скажем, в девяносто пятом, у нас была тоже хозяйка, и у нее сыновья. Ни старший, ни младший умом не блистали. Старший вообще был дебил - что с него возьмешь, если она его в четырнадцать лет родила. Права им покупали чуть ли не ежемесячно, и ежемесячно они били машины, и им опять покупали права. Даже младший две двузначные цифры не мог сложить в уме. Пять и девять на калькуляторе считал.

Снег сыпется на голову от неожиданно просыпавшегося ветра. Бульвар этот - странный, то дует, как в аэродинамической трубе, то тихо, хоть пух взвешивай. У нас оказалось много общего - и работа, и учеба через пень-колоду, густо перемешанная с необходимостью добывать как-то деньги. Только она еще не закончила свой юридический. За разговорами о жизни дошли до Кропоткинской, прощупывая друг друга. Как кадровик щупает человеческую биографию - не обнаружится ли какой изъян?
"Кто такой тот же Пелевин? Человечек, который вжился в эту культуру разложения, поиска жемчужного зерна в навозе вычурного бесплодия. И у него много от всей этой бомондовой шушеры - щеголяет терминами, возносит абстракцию, манерничает. Пытается представить свои мысли, как откровения. Правда, делает это блестяще. Но все это, в сущности, сказано еще до него. Возьми любую советскую популярную брошюрку о западных СМИ, и ты увидишь, что там гораздо более сухо и наукообразно говориться о том же манипулятивном характере. У Пелевина лишь гипербола и мистически приправленное толкование в духе Дебора или кого-нибудь из "новых левых"... Дебор? Был такой человеческ, который доказывал, что все формы существования общества иллюзорны, некий большой спектакль. Наркоман и алкоголик, в сущности. Частично он опирался на марксову идею о превращенных формах стоимости для аргументации. Ну, еще была у него идея о "сверхимпериализме". Впрочем, известен он только по  второисточникам, так как на русский не переведен."
 - А еще?

 - А что конкретно тебе не понятно? Мне сейчас пока что трудно определить.

 - Ну а что же тогда "Чапаев и Пустота"? Уж этого-то нигде не было?

 - А Кастанеда?  Наркотические и околонаркотические литературные произведения были всегда. Слишком просто написать десять - двадцать страничек, когда в мозгах крутятся алкалоиды. В общем, ненастоящие писатели часто так и делают. Вколол, закинулся - вот тебе и фантазия, вот тебе и откровения.

Как и меня, разговор ее захватывает, и я уже изнемогаю от вопросов, понимаю, что я гораздо меньше знаю, чем показалось ей, но стремление держать марку, стараться, машинально отмечаю в картотеке, что не помню, что было первым - Кьеркегор или Сартр. История "новых левых" - смутно что-то о "красном мае". Помню лишь полемику Сэва с Сартром. Но, в общем, все равно. Я недавно сделал для себя пару открытий из речи Сталина на Четырнадцатом съезде, но об этом она не спросит. По взглядам, я бы не сказал, что мы с ней сходимся. "Неудачная мечта - одно мученье". Индивидуальный шаг к познанию всегда трудней, чем коллективный.

Из компьютерных журналов перестал читать почти все - работа неумолимо сжирает время. Сначала они пылились у меня стопкой, а затем я просто перестал их покупать. Но захожу в магазин - за пятнадцать минут можно обозреть, насколько продвинулась отрасль за то время, пока я на работе изображаю ишака. Долговязый небрежно бросает напарнику: "Ты ему GeForce'овскую не давай - я вчера крутил, лажа. Скажи, пусть на Мичурина идет, там есть". Спросить его о модемах? Похоже, шарит парень... Но я не спрашиваю. Потому что его вторая фраза звучит так: "Омон Ра читал? Ну, блин прикол - в какую лажу все превращает марксистская идеология!" Мысленно ему сообщаю, что он дурак. Ну что ты об этом знаешь? Ты читал? Что читал? Пелевина? А Пелевин Маркса читал? Ну я же знаю, что даже если и читал, то ни грамма не понял. Я тут живой представитель марскизма. "Мы мертвые? Да мы живее всех живых!" Аутотренинг? И задумываюсь о том, как с такими работать.

 - Но ведь историей доказано, что социализм экономически неэффективен? Доказано? - она специально вызывает меня на длинные монологи из числа тех, которые я пишу на форумах по настроению. Что ж.

 - Кем доказано?

 - Ну, практикой.

 - А конкретнее?

 - Экономическое соревнование же проиграли? И обуви производили меньше, и мяса, и хлеба?

 - Хорошо. В Калифорнии можно снимать два урожая пшеницы в год. Во всем СССР не было области с подобными климатическими условиями, кроме Ферганы. Но там - орошаемое земледелие и хлопок. Климат на большей части сельскохозяйственной территории США мягче. Кукуруза за полярным кругом - это, скорее, даже не от глупости, хотя и глупости хватало, а от того, что другого выхода не было. Ну где ее еще сеять, если климат для нее только на Кубани и юге Украины подходящий?

 - Так там и сеяли бы...

 - Постфактум все легче и проще... кажется. На самом деле надо было сократить другие культуры на той же Кубани и внедрить их где-нибудь в другом месте. А если они еще более чувствительны к климату? Рассуждать об этом вообще, даже и не мое дело - это дело специалистов. И тем более не тех болванов, которые высмеивают СССР. Вот скажи, по-твоему, куда шли народные средства в СССР? На аппарат? Привилегии? А по статистике на обслуживание аппарата шла лишь одна тысячная расходов. А четверть бюджета шла на образование. А сам союзный аппарат был в десять раз меньше сегодняшнего российского. О доле расходов на нынешний аппарат - смотри в "Российской газете"...

 - Ты совершенно не умеешь спорить. И говорить тоже: запинаешься...

 - Может быть...

 - ...перебиваешь. Ты думаешь, мне это приятно слушать?

Я беру ее за руку, она ее выдергивает, и мы так же ходим по дворикам запутанным в московском центре с риском заблудиться.

...На соседнем сиденьи хлюпает носом избитая проститутка. Пьяная избитая проститутка. Она и не скрывет этого - напротив на остановке сидит здоровенный детина с бутылкой водки и делает ей знаки - дескать, иди сюда, выпьем. У нее коричневое грязное лицо, коричневое грязное лицо, которое бывает у алкоголиков, когда уже без водки не могут. У нее одежда, такая же грязная, как коричневое лицо с черными разводами и туфли на босу ногу. Перед тем, как перебежать улицу, она кричала клиенту, истерично вопила, как вопят опустившиеся люди, которым пофигу, как их поймут: "Провались ты на хер со своей водкой - хочу, уйду!" И побежала в маршрутку, села к водителю. Клиент сидит и рассматривает бутылку - он знает, что она придет, ему безразличен и ее гнилой рот с пеньками зубов, и морщины, и испитое лицо, и запах несвежего белья. Он знает, что за той мизерной суммой, которой он расплатится, она придет и будет делать все, что он скажет - вокзальная, низший класс. А, может, он полагет, что он ее еще напоит, и денег не потребуется - он проснется рядом с ней в грязной квартире, похмельный, выставит за дверь, потом возьмет пива и продолжит пьяный марафон. Водитель, видимо, ее знает: "Ленка, с работы? А этого что не прихватила?" - показывая пальцем на меня - я единственный пассажир. Представляю, что она сейчас схватит меня за руку, ужаснаюсь от брезгливости, как будто меня сейчас окунут в помойку открываю дверь и выхожу под моросящий дождь. Смыть грязь тех отношений, в которые вступают люди вокруг... Дождь шуршит по крыше машины, наконец заводится мотор - в салоне пахнет спиртом из ее рта и бензином от канистры под сиденьем.

Я звоню...

...я звоню еще раз, и после пара-барам, парам-парам, трубку поднимают, переключают, и Женя мне сообщает, что ее зовут Женя и она редактор молодежной странички.
 - Привет, Жень, узнала?

 - Нет, это ты, Леш?

 - Нет. Мы с Сергеем Филатовым к тебе неделю назад заскакивали с материалом. Я тебе материал оставил о выборах. С соцопросом.

 - А, Александр,   - надо же, вспомнила, протянув последнее "р". По ее жилеточке и прическе не скажешь, что она помнит, кто ей давал какие материалы. И страничка у них попсовая какая-то: половина - анекдоты из Сети.  - Представь, я сократила, и статья идет. Только на другую страницу.

 - А мне что-нибудь причитается? "Не то, чтобы мы писали ради гонораров, но гонорары..." Короче, там, в цитате что-то вроде "украшают нашу жизнь.." или в том духе.

 - Рубликов на четыреста ты можешь рассчитывать. За две. А больше? Мне тут и так сказали, что мы горим даже на Интернете.

 - Вообще-то, он, наверное, окупается - я насчитал в последнем номере две полных полосы и небольшой хвостик выцепленного из Сети.

 - Проблема в том, что и это никто не покупает.

 - Ну, извини, я с мобильного, причем чужого...

Чертова желтая пресса! Чем им писать? Детским сиропчиком? Если позарез нужна пара тысяч. Кто же знал, что наш редакционный сканер накроется. Я им материалы - они мне деньги. Мы все равно завалены текучкой, рассылкой, из которой можно выбрать пару бесполезного, что можно продать продажной прессе. Каламбурчик. Теперь от них будешь месяц выбивать эти четыреста, если они не лопнут со своим тиражом, евроремонтом в офисе и выделенной линией от глупости и мелкого мещанского самомнения...

Я не замечаю, как остаюсь свосем один. На перебежке шарахаюсь в сторону, снайпер лупит мимо, и я добегаю до подъезда, но наверх нельзя - лестница простреливается. Легкие ни к черту, а еще пыль и крошка летит. Раз, вдох, два, выдох, руками пытаюсь утихомирить бешенно ходящую грудную клетку, иначе задохнусь. По двери два раза стукнуло - кто-то впустую тратит патроны. Интересно, сколько их у него? А, может, бесконечность? Где наши - вот в чем вопрос. Бежали вроде за гаражи, но в щель пролома гаражей не видно. В какой они стороне? Вопросы. Я встаю за выступ: глаза уже привыкли к темноте, и можно осмотреться. За мной никто не бежал. И вряд ли они сейчас пойдут меня ловить. Обыкновенный ржавый подъезд. Его несколько разбило из миномета, но только стекло хрустит под ногами. Предательски хрустит. Потому что, если здесь кто есть, то мне конец. Подъезд с подвалом - восемь ступенек вниз, и дверь давно сорвана с петель, воды в подвале тоже нет, так как водопровод отключили давно. Стекла тут меньше, но главное, чтобы были окошки - это идеальные бойницы. Разбить их можно разве что из гранатомета. Прислонившись к мокрой ржавой и трухлявой насковь трубе, думаю, что делать. "Меня отрезали, я сам отстал и оказался в этом доме. Пока никого нет, я тут в безопасности, так как весь двор наши простреливают, но как только они возьмут дом напротив, то прочешут и этот. Но наши могут и атаковать, тогда я смогу их поддержать. Или же дождаться ночи и просочиться к своим. " Снимаю рожок. Два в рожке, один в стволе. "Макаров" я отдал Косте. В кармане куртки одна гильза. Гранат я не брал. Ползаю по подвалу с наивной надеждой найти по крайней мере рожок. Или горстку врассыпную Или гранату. Под руками ржавчина, красная на свет из двух незаваленных окошек. Что-то громко ухает за стеной. Еще, потом еще, потом густое облако пыли вползает в окошки и легкие, кашля не удержать, хотя от мысли, что за стенкой могут оказаться враги, жутко. Саднит разбитая рука. Подкатили танк и обстреливают дом напротив? Тогда каюк. Дотянуть до ночи. Сажусь в самый темный угол и жду темноты. Дым ест глаза, черный дым, как будто где-то горят покрышки. Гаражи? Но они далеко от дома, и огонь не дойдет. Хорошо, что отсюда отселили местных жителей, а то бы они меня уже давно вытолкали под огонь... Народ. Они бегали в райсовет за продовольственной помощью, и стояли в очередях на пособия, а сейчас, когда потребовалось защитить их права жить по-человечески, они трясутся за себя и своих родственников. И вытолкают, закроют себе морды подушками, и думают, что спаслись от гражданской войны. Такие на стороне победителей вне зависимости, чего победитель хочет - убить или озолотить... Свинская философия "сам за себя".

 - ...Хорошо, предположим. Но ведь люди, им глубоко наплевать на всех твоих Гегелей. Наука - для ученых. А им нужна семья, зарплата, телевизор, холодильник, комфорт, ковры, бульдога, наконец, для полного счастья. И каждый этого старается добиться. Они каждый добиваются своего, а в сумме получается хорошее дело...

 - Конечно же... Американцы хотели добиться богатства путем выращивания и продажи хлопка. Дело, безусловно, хорошее. Это породило работорговлю, и западный берег Африки обезлюдел за каких-то тридцать лет. Английские рантье - мелкие чиновники и лавочники, разумеется, не знали и не хотели знать, что те компании, с чьих акций они получают доход, продают негров. Они стремились к уютному домику и скромному доходу. К тем самым коврам и комфорту.

 - Но, если каждого сделать счастливее...

 - А как ты это сделаешь, не уничтожив частную собственность? Постепенными реформами? Один твой коллега-юрист мне однажды ответил афоризмом: "Формальности существуют для того, чтобы их обходить. Труднее всего с неформальными законами..." Государство в руках тех, кто не заинтересован...

 - Ты опять перебиваешь! Есть же социальные институты...

 - А ты не понимаешь элементарной вещи. И эти институты не заинтересованы. Была директива минестерства соцзащиты: "не породжать тунеядцев"! Знаешь, в чем разница между зарплатой социализма и капитализма? При социализме с все вычеты с зарплаты возвращаются рабочему, а при капитализме все, что удается выбить рабочему сверх прожиточного минимума, возвращается хозяину - тем или иным способом.

 - Ты опять перебиваешь! Что за дурная привычка! Кто тебя воспитывал?

 - Извини. Мне не нравится, что ты меня не понимаешь...

 - Саша...

 - ...

 - Я стараюсь понять. Я многое разделяю, общество несправедливо, но не может же в нем быть все плохо? Давай о литературе поговорим. Или о кружке поэтов в литкафешке...

 - "Дядюшка Мокус, можно, я кину в них грязью?" - пищу я, подражая мультику, - "Что ты, что ты. Это очень плохие люди, но у них могут быть очень хорошие дети".

Она улыбается.

Я стараюсь вспомнить стихи. Какие-то я учил в школе. "Ночь-улица-фонарь-аптека...", "Еду-тихо-слышны звоны под копытом на снегу...",  - по одной строчке все выплывает. "...и пьяницы с глазами кроликов In vino veritas кричат..." Учебник, по которому учил, помню. "Бейте в площади бунтов топот...." - я не анархист, и слово "бунт" у меня ассоциируется с хулиганским камнем в окно. Вокруг поэтично. Слетают в воду клочья снега, и шумит высоко в голых ветках ветер. Снежинки выделывают пируэты прямо перед ногами и сворачиваются на треснувшем асфальте, чтобы растаять. Земля черная после оттепели, как март, когда под солнцем тебя тянет на разные трюки. Но все ломается у метро. Надо прощаться, и я ухожу, оглядываясь и рассчитывая следующую встречу. Пока все те же "пьяные люди, хохот и сифилис, консервы и вобла, да толстые бабы, и кого ни спроси - каждый скажет: "Мы здесь не из бумаги"..." - жизнь между киосками и автобусами, компьютерами и осточертевшими базами данных, кухней и сном.

Шесть утра. Пулей выскакиваю из дома, так как часы не переставил на час назад. Полупустая станция как вымерла, вымирают по выходным учреждения, вымирают и деловые и озабоченные люди. Все кажется тихим и спокойным. Вагон стучит по туннелю, я вторую станцию думаю, то ли заснуть, то ли пересесть. Но все места вдруг становятся заняты, и немолодой женщине с авоськой мешают пацаны лет пятнадцати - места не уступают. Когда поезд выезжает из тоннеля, я слышу, как причитает бабка, якобы про себя, но на самом деле перекрикивая шум колес: "Бог вас покарает. Как сейчас со мной, так и там с вами будут. Духовности в молодежи нет, старших не уважают..." Стандартный монолог глупой тетки, над ней хохочут всо все горло - даже не споря. Так и подмывает крикнуть, что бога нет. Как отвратительно - мой дед учил меня в школе атеизму, а сейчас повесил икону и старательно ходит в церковь по праздникам освящать куличи. Эти тупые постные рожи с молитвенниками в метро, кретины, обмахивающиеся крестом после колокольного звона. Городская церковь, переделанная из трансфгорматорной будки за счет государства. "Российская федерация - светское государство". И они учат меня конституцию соблюдать... Почему же отупели так? Физики с умным видом, рассуждающие о боге. Соловьев на стене МГУшной кафедры. Сижу, перемалываю в себе дикое раздражение против освященного преклонения перед господином. Богомольные пенсионерки несут кесарю кесарево. "Наш президент не пьет и не курит..." И всякая власть от бога. Антиконституционно: "Верховным носителем власти является народ". Да плевать им всем. И народу на то, что он - носитель власти, плевать... "Народ - он богоносец".  "Осторожно, двери закрываются, следующая станция... " бросаюсь к двери - и опаздываю. Оглядываюсь на эту бабку, которая, наконец нашла место для своего зада, как будто она виновата, что я проехал. Пил бы пиво, ни о чем не думал бы. Покупал бы шмотки. Работал бы в каком-нибудь магазинчике. Опоздаю теперь. Но, выходя, замечаю, что у меня еще час. На станции пахнет блевотиной, а я чувствую, что хочу спать.

...Сквозь сон я чувствую, что она меня обнимает. Водит руками по глазам. Я раскрываю глаз и ресницами щекочу ей ладошку.

 - Ты знаешь, чего я хочу?

 - Персика? - О'Генри. Одеться, сходить в ночной супермаркет... Если там нет, поймать такси и съездить до еще одного. А потом немного помахать кулаками ради... Мой банк лопнет по причине любовной романтики.

 - Я... Хочу... Пи-ить! - шепчет на ухо.

Встаю и иду на кухню. До будильника час. Если я усну сейчас, то меня никакой будильник не разбудит, поэтому, вслушиваясь в звенящую тишину и звуки скрипучего паркета, осторожно несу две чашки. Пока она пьет, включаю компьютер и с ужасом думаю, что его пищание и скрипение, вой вентилятора, мурлыканье заставки перебудят всю квартиру. "Типичный прием, которым пользуются - это произвольное выстраивание аргументов противника, приписывание ему своих идей. Так, например, К.Поппер критикует "историцизм". Но любой марксист не пожелает иметь с этим "историцизмом" ничего общего. Это самостоятельная идейная конструкция с безотносительным к марксизму содержанием. Механистически осуществляющихся процессов марксизм просто не признает. Да и материальная база не является главной, а надстройка - второстепенной. Есть соответствие базиса и надстройки. На графике это не пирамида, а параллель. И взаимоотношение факторов производительных сил и производственных отношений ставит определенные задачи в случае, если наличествует несоответствие. И при любом соотношении сослагательное наклонение история знает. В зависимости от того, насколько успешно люди приводят свое общественные институты развитию производительных сил или же наоборот, зависит, куда пойдет история. Другое дело, что в случае неумения и нежелания приводить свои производственные отношения в соответствие наступает застой в развитии общества, и от этого неизбежно те или иные слои его страдают, что и побуждает их к деятельности строго определенного плана. Но это не гарантирует, что из этих страданий они неизбежно поймут свои цели. Рабочие в Европе сотни лет назодятся в положении второсортных людей, страдают, но ситуация не меняется, так как для основной составляющей исторического процесса - деятельности, нет идей, в которых осуществляется обязательная модель деятельности в мозгу, предшествующая любому действию. По "историцизму" же Поппера марксисты в данном случае должны ничего не делать, а ждать, пока произойдет революция. Где он встретил таких "марксистов"?

Но возвращаемся к баранам. Например, у Стругацких борьба с собственной выдумкой проявляется в "Граде обреченном". Борис Натанович..."

 - Саш, ты что там стучишь? - до будильника полчаса, а у меня только абзац, да и тот с налету написан.  - Ну, что ты там делаешь?

Я слышу, как босыми ногами она сползает на грязный ковер и ищет тапки

 - Историю.

Она обнимает меня за шею и читает, шевеля губами.

"...Борис Натанович, не стесняясь, утверждает, что в произведении показан реальный социализм, казарма, бесплодность попыток построить коммунизм. Насчет бесплодности попыток построить коммунизм руками бывших нацистов и мекобуржуазного фермерства, то она была очевидна задолго до того, как об этом поведали братья физико-фантасты... Коммунизм, как это банально ни звучит, строиться должен руками комунистов, а не придатков к вещам с животными инстинктами. Товарно-денежные отношения, сокращение которых является основой социалистической экономики, не только не сокращаются, но активно развиваются путем прямо-таки бухаринского клича к фермерству "обогащайтесь!". Даже смена места работы, это предельно вульгаризированное "уничтожение разделения труда" путем обязательной смены занятий, от которого за версту несет утопией 19 века, прямо противоречит практике социализма. Если когда и ставили на управляющие должности рабочих, то исключительно из-за политического недоверия к специалистам и с ОБЯЗАТЕЛЬНЫМ повышением образовательного и профессионального уровня такими руководителями. Руководителя, который не хотел учиться, снимали, а то и сажали... Здесь же - явная искусственная культивация невежества. Сталин, которого так не любят Стругацкие, не только согласился быс мыслью о том, что качественный состав "эксперимента" не соответствует целям построения бесклассового общества, но и добавил бы в число очевидных отбросов социалистического строительства и главных героев. В книге очевидно не только отсуствие организованной коммунистической силы, но и вообще какой-либо коммунистической пропаганды хотя бы со стороны Наставников. Это НЕ-социализм. Он там и рядом не ночевал. Интеллигенция, которой посвящены основные страницы книги, оказалась настолько гнилой, что не смогла не только решить задачи, которые ставила общественная жизнь, но даже внятно эти задачи сформулировать. Посмотрите - Воронин, будучи следователем, не только не борется с укреплением фашистов в аппарате насилия, но активно ему потакает. Изя Кацман, которому в таком случае самое оптимальное было бы развернуть антифашистскую агитацию, копается в руинах, и вообще предпочитает пойти на соглашение с новой властью точно так же, как в 1930-40е гг. это сделала еврейская  верхушка, пошедшая на сговор с фашистами..."

 - Тебе пора.

 - А ты не замерзла? тепло ли тебе, девица?

 - Согрей меня...

В комнате не больше пятнадцати градусов - батарея лопнула прошлой зимой и залила подвал.

Я поднимаю ее на руки и кладу на кровать.

 - Тепло ли тебе, девица, тепло ли тебе, красная...

И тут, будя всю квартиру, звонит будильник.

Костя отхлебывает остывшего чая и отрывается, наконец, от уничтожения отряда каких-то орков, которые напали на его поселение.

 - Ну и что, что не понимает? Я тебя и сам порой не понимаю. Да и не должна она тебя понимать. У них все так и должно быть - в голове кухня, шмотки, развлечения, и мозг без извилин. Глянцевые журналы уменьшают площадь поверхности мозга. Наукой это уже доказано.

 - Постой, а серьезно? Она ведь действительно меня не понимает. Бьешься, бьешься с ней, казалось - убедил, соглашается, кивает, а потом - глядь, все те глупости, от которых меня просто бесит, под другой личиной. Глубоко в нее это не входит, как-то не чувствует всю важность, что ли того, что я делаю, о чем думаю...

 - Важность для нее имеет постель, а больше ожидать от женщины - ну, телевизор посмотрела, журналы почитала. Их же сейчас готовят так на каждом шагу. Каждый сериальчик твердит, что место женщины - "кухен, кирхе, киндер". Это же мещанство, причем воинственное. Оно тебя за любимую дочь сожрет, если у той не будет квартиры с евроремонтом, машины, а у тебя - зарплаты в тыщу баксов. Отец ее тебя с лестницы спускал?

 - Да он вообще убогий. - Жутко неловко за весь этот эпизод, взрослого человека как котенка. От одного воспоминания сосет под ложечкой.

 - А мать, ты сам рассказывал... И чего же ты от них хочешь? Марию Кюри? Софью Ковалевскую? Княгиню Волконскую?

 - "От дедушки-болвана какого ждать добра?" - ухмыляюсь, за глаза разделываясь с дураками, мещающими жить.Всеми сразу. - Пусть не мадам Кюри. Пусть не Вера Засулич. Кстати, склочная тетка была - читал, наверное, про бодягу после Второго съезда с ее обожанием Плеханова. Но у Фрунзе, например, по слухам,  была очень неплохая жена, которая его весьма любила и, похоже, понимала. Помочь не умела, но... - Я делаю на лице многозначительное выражение, но впустую: как раз в этот момент Костя интерсуется, добили ли орков без его вмешательства или нет. - ...любила и понимала.

 - А твоя как, любит? Или просто спите вместе?

 - Не знаю я ни хрена. Казалось бы, диалектика, материалистический подход, носители научных знаний об обществе, а в элементарной личностной психологии профаны. Иногда такую тайну на себя напускает. Как-то то ли обиделась на что, то ли просто сплин. Часа четыре по Садовому кружили на тролейбусах, и молчала.

 - Да брось ты свою романтику... Романтика - для идеалов. А это пошлое кухонное существо - ... - Он махнул руков и засмеялся.  - Сейчас придет, дура, блин, картонная.

 - Картонная?

 - Услышишь, как орать будет за бардак.

 - И права будет. Хотя, тебя, наверное, достало - каждый день с дурой-то...

В темноте визжат, шуршат, гудят, скрипят, шелестят машины. Здесь ежедневно машины врываются в открытую форточку

 Надоест или нет им разъезжать на иномарках. Неужели такое удовольствие тешить себя тем, что купил что-то, чего не могут купить другие? Под окном идет нескончаемый поток иномарок - Ленинградский прспект. Вопросы понимания не решились и здесь. Где же они решаются? В бесконечных спорах? "Build me a woman..."

...Но ночь не наступает. Каменная перегородка, отделяющая какие-то узлы труб, рушится, и засыпает все, что только можно, строительным мусором, какими-то обломками человеческого быта, пылью и химическим запахом взрывчатки. Открыв глаза, я зажимаюсь в угол и, согнув коленки, выставляю их, как защиту от удара. "Хорошо, что выход и одно окно не завалило",  - думаю я, привычно вглядываясь в темноту подвала. Но, когда я подползаю на карачках к окну, рама отскакивает, и отверстие пылится фонтанчиками пуль. Засекли? Или прочесывают? Я ползу осторожно, чтобы не шуметь - боя уже не слышно, и за стенкой могут услышать. Но каждый камень, кажется, нарочно, скрежещет, как аккуратно на него не наступай. Минуты борьбы с самим собой - никакой решимости. Может, рывком добежать обратно в угол? Тишина время от времени разрывается выстрелами, глухо слышными в полузасыпанном подвале. И стараюсь подноровится - то сижу, выжидаю выстрела, когда можно будет сорваться, пока городское эхо, отраженное от бетонных коробок домов, его гоняет по переулкам, то медленно ползу. Бессмысленность такого передвижения по подвалу сознаю, но сделать ничего не могу - чем больше неизвестность, тем больше страх. С самого того момента, как я попал в подвал, я решил ничего не загадывать и не пытаться угадать, что происходит наружи. Только наиболее очевидные моменты. Например, что в окно могут стрельнуть. Закрываю глаза и вижу, как в дымке, последний мирный для меня день. Как незнакомый майор объясняет мне основы тактики городского боя. Это еще в штабе. "Мелкими группами просачиваться в тылы первого эшелона и, пользуясь внезапностью, сковывать второй эшелон боем, не допуская подхода подкреплений противника к переднему краю. По возможности устраивать диверсии, нападения на штабы, мешать продвижению транспорта. Тактика, в общем, схожа с партизанской, несмотря на то, что в городе. Особое внимание уделять разведке. После удачных операций быстро отходить, и действовать в другом месте. По возможности держать связь с фронтовыми, будем так называть, частями"  Только как мне руководить всем этим, если связи друг с другом группы не имеют, а наша вот напоролась то ли на подготовленную засаду, то ли элитную часть... Прочешут сейчас, и получается, что только эту инструкцию группам я и успел дать на "руководящем посту"." Открываю глаза - три дня почти не спал, вот уже сколько времени сижу, и от  неподвижности хочется спать...  Действительно, прочешут. Может найдут, может нет. Облокачиваюсь на трубу, но она оказывается с цементной оболочкой - проржавела буквально насквозь, и от сотрясений одряхлела совсем, я я еле успеваю поймать ее, чтобы не упасть. Сидеть в душном подвале, пока не наступит ночь. А потом с тремя патронами пробираться к своим. Карты - наскоро отксеренные планы района, которые нашлись в управе - мы пометили места схронов и минированные проходы. По кускам отрываю и, закрывши ладонью, согревая попутно окоченевшие от неподвижности руки, жгу на зажигалке. Лишь бы не начался кашель.

Пьяный мужик скользит по спинке сиденья - медленно, раскачиваясь, с закрытыми глазами. Нога, закинутая на ногу, неумолимо продвигается к моим вчера только постиранным джинсам. И я, отрываясь от книги, слежу за этой грязной подошвой. Книга прикрыта - меня уже не интересует она. Книг у меня полно, а джинсы у меня одни, и вместо того, чтобы вечером читать, надо будет их стирать. Дерьмовый мир с алкашами заставил и меня сосредоточиться на джинсах. Деньги приковывают к конторе, контора - воплощенное ханжество, чистенькие брючки, чистенькие кофточки, причесочки, костюмчики, грязные душонки и глупые склочные бабы за компьютерами. Все это держит на крючке материального благополучия. Хочешь читать то, что хочешь - будь чистеньким, хочешь не сидеть на хлебе и картошке - будь прилизан, это нравится клиентам. Ты - лицо фирмы. Насколько мелки эти представители бизнеса, а ведь они нами правят! По костюмчику судят. Нет рекомендаций - не возьмут работать. Риторикой оправдывают свой эгоизм: "Каждый сотрудник для нас ценен и важен" Ха! Случись со мной чего, уволите без выходного пособия. Я читал все-таки контракт перед тем, как подписывать. С фингалом приду - тоже уволите, но не сразу. А если вам кто-то капнет, в какой я партии состою - просто контракт не продлите, и все. Для вас коммунист - это неполиткорректно. А сами толкаете грязные и невежественные идейки элитизма.  Нога между тем подвигается все ближе и уже задевает самым краешком носка джинсы. Пока не страшно. "Гранин был хорошим писателем, но плохим политиком. В сорок втором его бы шлепнули за то, что он сейчас говорит, и правильно сделали. Сам признался, что капитан Гранин писателя Гранина не понял бы. Слюнявые братания с фашистами - эти его рассказы. Он ли писал "Блокадную книгу"? В одно ухо влетело... А "Иду на грозу" как объяснить? "Мрачные времена тоталитаризма". Глядя на невежество писателей, я не хочу больше, как в детстве, стать писателем." Удар по коленке - пьяный сполз чуть ли не на пол, и на джинсах толстая и покрытая слоем грязи, жирная коричневая полоса. Встаю. книжку на сиденье, сумку снимаю с плеча. Заламываю руку - пьяному легко это сделать, а боль его протрезвит со сна, поднимаю над сиденьем и опускаю на него, сажая в нормальную человеческую позу. Страна, пьяная как зомби, по вечерам тупо прется домой, челночит с работы-на работу, и даже мысли о том, что мир ненормален, не приходит. Кадр из "Мертвого сезона". Только что траву не жрут. Счастливые люди посткоммунистического "царства свободы". И тут же получаю сзади удар в шею. Цепляюсь за ударившую руку и, по инерции от удара, тяну ее вниз, и удивляюсь, как она легко поддается. "Ты чо! Человека трогаешь, мешал он тебе, сука? Ты бьешь его за чо?" Спиртом выдыхает прямо на меня. Шарахаются пассажиры от начинающейся драки. "Если под стекло капнуть слабый раствор соляной кислоты, то инфузория - туфелька, начнет движение в сторону от капли." Разворачиваясь в сидячем положении, смотрю над нависающую глыбу черной дешевой куртки, пьяной рожи и капающих слюней в два метра ростом. "Отдыхает человек после работы!" Комизм в том, что мент рядом - но в руках у него цветы. Во вневедомственной охране романтики, оказывается! Тогда точно он не будет ради моей целой рожи рисковать букетом. "Милиция, да помогите же!" - верещит женщина с сумкой, которую я толкнул, падая на сиденье. "Читатель сучий! Я вкалываю.." Предупреждая заторможенный от водки замах, бью в живот, но его качает, и удар слабый. С левой стороны неожиданно получаю удар в скулу, сильный, неожиданный - накачанный амбал даже не потрудился объяснить, почему. На него накидываются друзья и вытаскивают в раскрытые двери. "Осторожно, двери закрываются. Следующая станция..." Дерьмо ваша следующая станция! Человеческая стая. Миллион лет до нашей эры. Чего стоят все ваши микроволновки и компьютеры, если сознание человека на уровне средневековья - культ силы, бицепсы, качалки в подвалах, богатство как мерило общественного благополучия, культивация невежества... "Биография подлости, орфография ненависти, апология невежества, мифология оптимизма. Законная гаубица благонравия, кровавое пиршество благоразумия. Глазами ребенка глаголет яма, глазами ребенка глаголет пуля..." - разворачивается во мне речитатив. Пулю вам за то, что довели человека до скота. Событие номер 26/1147. Это тоже был рабочий.

 - Ты с синяком? Ты подрался? Кто тебя?

 - "Мы не сошлись по поводу одного места... из блаженного Августина"

...В метро я чувствую, что пальцы заледенели, а руки обвисли, как тряпки. Я боюсь прикоснуться, боюсь что-то несуразно сломать в хрупком равновесии, задеть взрыватель, неаккуратно опрокинуть вазу, порвать самую важную страничку. Какая-то ниточка все-таки еще связывает, и дьявольская нерешительность в страхе не оборвать... Если бы все было кончено, она бы не позвонила и не захотела бы встречаться. Вокруг все ждут кого-то, и мне кажется, что двадцать таких же разговоров ждут все эти мажористые девицы и благообразного вида студенты, какие-то старушки и деловые люди мелкой руки. Отговорю или это лишь ее промежуточный садомазохизм, ловля острых ощущений, комплекс вины, а может, неосознанное сомнение? Вот оно что - ей надо отбросить сомнения. Посмотреть на меня глазами чужого человека. Чтобы не извести себя до разговора, хожу между колоннами, ставя себе задачей замысловатые траектории по мозаичному полу, считаю поезда в одну сторону, потом отсчитываю пять в другую, постепенно приходя к выводу, что на сегодняшний вечер задачи две - выяснить мотивы с... научной целью, на будущее и постараться не жалеть себя. На случай срыва есть деньги и есть, к кому пойти - Костины ключи у меня, я попросил его сходить к родителям на ночь. Поезда ходят все реже и реже, и на четвертом поезде она приезжает, раньше на пять с четвертью минут.  

Что же она говорит? Мнется, как мнутся все остальные. Ей было хорошо со мной. Еще бы, но непонятны тогда мотивы... ну скажем, поступка. Она это долго решала. Не говорит, кто он. Ну и хрен с ним. Посмотрим, когда поживем еще пару лет, как она, хотя - она случайный персонаж в моей жизни, просветительская работа и диалектическая философия не предполагает случайных знакомств, перерастающих в тесные отношения, а тем более не предполагают, что именно таким образом достигвается хотя бы относительный идеал человека, который должен быть рядом. Значит, просто оказалась недостойной. Пустеет метро, или я перестаю замечать какие-то детали. "Есть сигареты, бутылка вина, и она..." -   напеваю, чтобы показать равнодушие. Ненависть - одна из форм любви, вернее, свидетельство о неразрывной связи твоего "я" с предметом ненависти, неважно, связь искусственная, осознанная или неосознанная. Статус батрака неразрывно связан со статусом помещика, и поэтому ненависть к барину - это ненависть, батрак понимает, что есть условия, в которых связь разрывается, и есть те, в которых она возобновляется. Когда же условий таких нет (например, после 36-го советским пионерам трудно было поверить в то, что они могут работать на хозяина), то связь разрывается... Короче, наступает равнодушие - которое действительно страшно. Понятен дикий ужас, который охватывал врагов народа, когда они видели, что в НКВД их не ненавидят так, как ненавидели в Гражданскую - просто бьют вшей, чтобы не заразиться тифом, морят крыс, чтобы не разносили чумы. Равнодушие - хотя бы и показное. Смотри, родная, мне совсем это безразлично. Конечно, ошибся в первую очередь я, а не ты, подумала, что влюбилась в фанатика-марксиста задолго до того, как я подумал, что вместе с тобой можно пройти.... какие там тюрьмы, ты же не читала даже, что я пишу, перестала спрашивать непонятные вещи. "Анти-Дюринг", вот уж популярная и веселая штука - двадцать страниц, до сих пор закладку не выбрасываю... Что, не нравится? Вот и мотивируй мне свое решение. Прочитать что-нибудь веселое? Из печоринского:

"Не трогай меня, я больной и горячий,

Я предохранители сплавил в кастет.

Ты спросишь, могло ли случиться иначе,

Небрежно роняю холодное "нет"."
И твоего этого... эгладорского придурка с мечом не трону. Он как начнет размахивать своей дубиной - так душа в пятки уходит. "Монтигомо-Ястребиный Коготь"... Что еще можно Спросить? "Когда?" А важно ли - пришло вдруг просветление на деву Марию, и увы, я более не зав. И даже не управдом.
 - Отпусти меня, меня ждут.

 - Кто тебя ждет в полночь? Пока не мотивируешь чем-нибудь серьезным, не отпущу. Вон мент - попроси у него помощи. Меня в обезьянник, а ты с радостью пойдешь радоваться жизни. Ночью я с ментом дерну водочки. Я ж культурный человек, почему же ему со мной не дернуть?

 - Теперь ты меня будешь мучить? Сам мучаешься какими-то бредовыми проблемами, и других тянешь! - визг вырывается из слов, неважно, как она говорит - Кому она нужна, твоя революция? И ты, со своими статьями и книгами, не нужен, только...

- ...только моя любовь к книгам дает тебе работодателя, -скучно выделываясь начинаю я, - а работодатель дает тебе зарплату, и на таких, как я, ты молиться должна.  - Я представляю ее, в черной косынке, со свечкой в руке - крестик на шее, молится о послании ей покупателя. Неужели ей нравится "сон златой": по восемь часов за прилавком, по верхам нахватавшись названий с корешков. Всю жизнь в шестерках бегать - юридический от тщеславной надежды. "Но победы не будет, здесь игра, ее в правилах нет"

 - Будешь до старости так ходить по книжным...

 - А твой будет до старости щенком - с деревянным мечом и в плаще. "Романтический герой в черном плаще покорил сердца, захватил все места в хит-параде..."

Наиздевавшись про себя, пешком иду от центра к Косте. У машин тусуются ночные бандиты, что-то пьют, и я иду мимо, как-то острее чувствуя, что шансов на победу у меня прибавилось. "Жене сказал, что к любовнице, любовнице - что к жене, а сам в библиотеку и... работать, работать, работать." Покупаю бутылку сидра, потому что от волнения бьет крупная дрожь. Что ж, возвращаемся, ну, например, образовательная система СССР...

 ...была комплексной и функционировала правильно, как функционирует любая система, в совокупности. Точнее ее было бы вообще назвать воспитательно-образовательной. Педагогика СССР не признавала разрыва между образованием и воспитанием - воспитанный в коммунистическом духе новый человек не мог быть невежественен, а образованный человек не мог иметь мелкобуржуазные наклонноcти, по крайней мере, в идеале. Основой совокупности было не только знание, но и применение в массовом порядке объективных законов - например, основного закона коммунизма: полноценное развитие каждого есть непосредственное условие развития общества в целом. Выбивание одного какого-то фактора уже не давало того результата, на который система была нацелена. Например, неправильное дошкольное воспитание, давало большую погрешность в школе, или же материальное расслоение в школьные годы давало отрицательный эффект на более поздних стадиях, например, воспитания в трудовом коллективе. Основная проблема - это на определенном этапе стало невозможно подготавливать кадры, которые могли бы решать проблемы подрастающего поколения, а проблемы, которые ставит воспитание - проблемы познания, мировоззрения и т.д., носят глубокий философский характер, что блестяще показано в советских фильмах.

Стоп, какой же у него код двери... блин, у меня же ключи, только не попадаю, посветить чем-либо. Дверь открывается, и меня отталкивает овчарка, которую выводит погулять какой-то толстый жилец в тапочках.

- Эй, красный, выходи давай! - встали по бокам у входа в подъезд, и орут. Цепенеют руки, осторожно переставляя пальцами прихватываю автомат поудобнее. С предохранителя он уже снят. Сдала тетка? Как хочется пить. Только она могла знать, что я здесь один - привела их, падаль человеческая. Вспоминаю, как испуганно она металась, когда минометная батарея, прикрывающая опорные точки, начала обстреливать район. Зря отпустил. Слезки, дети, жалостное нытье о своей шкуре. Семейное ханжество. Удавить сотню детей, чтобы спасти своих чад. Дрянь. Что стоит такое материнство? В дверном проеме показывается сначала рука с автоматом, потом плечо, потом стет заслоняется туловищем, цемент на пороге осыпается, я жму на спусковой крючок, автомат дергается, и, сжевав неожиданно сразу все три патрона, замолкает, и с потолка сыпятся осколки. Падает, освещая пространство перед выходом, и судорожно перебирая руками, на карачках ползет наружу серая куртка, последний ботинок убирается за дверь, и в тишине несколько человек ругаются и отбегают от двери. "Промазал. Выше прошло. Потому что от живота стрелял..." - щелкает пустой магазин, автомат можно выбросить, даже одного не удалось убить... Облизываю губы, и не чувствую.

 - Выходи, падла, б..., гранатами закидаем, - слышится уже как бы издалека. Боятся.

 - Выхожу... - осипшим голосом говорю, не слыша самого себя. Пригнувшись, медленно иду, ожидая, что в дверях меня пристрелят. Ничего другого не остается. Руки за голову поднимаю, потом опускаю - пусть лучше так убьют. Вот я на пороге перешагиваю через границу света, вот я выставляю ногу на одну из ступенек, сзади что-то скрипит - на лестничной клетке сзади один контролирует, остальные нацелены на дверь в подъезд, стоят на улице, дышать становится все тяжелее и тяжелее. "В спину сейчас," - внутренне сжимаюсь, как перед ударом, но по спине бежит пот, а никто не стреляет, только слышно сзади сопение. Медленно рукой отворяю створку уцелевшей после обстрела двери, свет бьет в глаза, зажмуриваюсь, толчок в спину, и я животом падаю на острие ступеньки. Заламывают руки сзади, я открываю глаза, тут же удар в лицо, ослепляющий.

- Кончаем красного?

Удар в живот, сворачиваюсь калачиком от мучительной боли в животе, дальше бьют по рукам, которыми прикрываю все важнейшие органы, сдирают кожу до крови грубыми ботинками, мелькание ботинок на шнуровке перед глазами, толстая рожа с трехцветной кокардой.

 - Этот меня чуть не пристрелил.

Сзади хватают за воротник, рвутся пуговицы, ногой в лицо... тупые сволочи. Хватаюсь за стенку, но пальцы сломаны и скользят... Мир, где каждый сам за себя - он уже проиграл. Если бы мог сказать, то я бы сказал, что мы еще вернемся...

Александр Лбов