- Семеныч, ты ел сегодня?
- Нет, старая, сейчас приду, только вот…
- Так я твою яишницу Тузику отдам, если не будешь…
- Да приду я, приду – дед запутался в сетях и, разрывая последние целые ее куски, побежал к разваливавшейся халупе.
- Ты, старая, глуха что ли? Я же сказал, что приду! Где яишня? - Он замахнулся дряблым кулачком на жену, но тут же получил по лбу сковородкой. Жена ему досталась старше него и по возрасту, и по комплекции, и так оно с молодости и повелось, что она его поколачивала. Сначала он надеялся, что все будет наоборот, а потом привык.
- Когда рыбы наловишь, тогда и жрать будешь!
- Ну так, Клавушка – робко попытался подлизаться дед – сети-то совсем рваные. Ты же в Ильин день на ярмарке что купила?
- Ах, ты меня корытом попрекать будешь! Да ты, старый хрыч, всю рыбу из сетей поотпускал бы и так, без дырок обошелся – не с чем на ярмарку ехать было.
- Вот теперь ступай и лови чем хочешь. – Она угрожающе держала в руке сковородку, а потому дед медленно повернулся, и, загребая босыми ногами песок, пошел по направлению к морю.
- Чем ловить, - разговаривал дед с пролетающими над головой чайками, - ну глупая баба, даже корыта не дает, чтобы рыбой не провоняло. Говорил же ей, что тухнет рыба без воды – не успеваю довезти, а ведро прохудилось. И черт ее глухую, попутал – самим есть нечего, а пса кормит. Дед подтянул кушак и медленно стал стягивать с себя рубаху.
- Вот, рыбки, придется вас рубахой ловить, - приговаривал он, входя в воду возле грота.
Умело перегородив рубахой рыбам выход из грота, дед стал бегать по гроту и пытаться выхватить в испуге мечущихся рыб. Несмотря на то, что голыми руками поймать рыбу совсем непросто, через некоторое время уже шесть штук бычков трепыхалось на песке.
Не обращая внимания на мелочь, дед гонялся за последней крупной рыбкой, которая осталась в примитивно сделанном загончике – она была вся колючая, с крупной чешуей и большими глазами. Несмотря на осень, дед совсем упрел, гоняя ее по гроту, но так и не мог схватить. Он уж и уговаривал ее, и просил, и ругался на нее – но схватить все равно не мог. Наконец, старость взяла верх – он плюнул в воду, перешагнул через натянутую рубаху и пошел нанизывать пойманных рыб на кукан. «Эх, не радость» - думал дед о своих улетевших годах, когда ходил он на баркасе, и сетей у него было больше, и сил, и жена ходила с ним вместе – потрошила и засаливала рыбу.
Дед на этом берегу ловил каждый день – сил ходить далеко у него уже не было, а потому у него всегда под рукой был сухой плавняк, чтобы разжечь костер. Под прохладным ветром дед жарил рыбу и думал о новой рубахе. Надо сказать, что думал он даже не столько о новой, сколько о сухой рубахе, да вообще о какой-нибудь рубахе. А потому, позавтракав, дед пошел к гроту и напялил бывшее заграждение на себя.
Вернувшись к старухе, дед застал ее сидящей на скамейке перед домом плачущей.
- У, горе мое горькое – причитала она, вскидывая руки, - и всю-то жизнь с дурнем прожила, мучителем этаким, да еще и господь наказывает…
Дед стоял, пытаясь из причитаний узнать, что же все-таки случилось – спрашивать о о чем-либо в такие моменты горький опыт его уже давно отучил.
- Да единственную отраду в жизни отняла судьба. И так в нищете проклятой всю жизнь по вине мужней маюсь, да еще и корыто разбилось, хранила его, хранила, от рук непутевого моего – и вот горе-то какое, упало с полки-то, да об камень...
Старуха подняла глаза и, увидев кого-то, на ком можно было бы сорвать злость, закричала:
- Ах ты старый хрыч, безрукий леший, кто кинул камень в баньке под полок? Дед, съежившись, приготовился к худшему.
После скандала с женой побитый дед шел по берегу моря и размышлял, как бы сделать, чтобы не она, а он ее колотил. «Стать бы мне дворянином, что ли? У дворян-то бить друг дружку не принято, а вот выпороть барин любого может». – раздумывал он, пока из его раздумий его не вывел парнишка, по одежде – из господских слуг:
-Афанасий Семенович, не холодно ли вам? Может, прикажете одеяло подать – так я мигом сбегаю.
- Сбегай, сынок, сбегай – машинально ответил старик и, оглянувшись, увидел, как парнишка побежал к стоявшей рядом двуколке. Он еще раз прокрутил разговор и вспомнил, что Афанасий Семенович – это его ж так зовут, это ему господский служка предлагал одеяло принести. И, не успел он опомнится, как служка с кучером закутали его в одеяло и посадили в двуколку.
- Да вы что балуете-то? – опешивший дед подумал, что по барской прихоти его сейчас еще и на конюшне выпорют. «Вот злая баба – подумалось ему. -Аж до барина дошла!»
И спросил парнишку, который висел на подножке:
- А куда везете-то меня, мил человек?
- Как куда, Афанасий Семенович? Домой везем, нянька Аксинья сказала, как студить вас будет, сразу домой поворачивать.
«Все, - екнуло сердце у старика, - на правеж везут, да еще барин сам послал, ой, лихо! И из-за чего – из-за корыта разбитого, будь оно проклято!»
Но привезли его не к его дому, а к усадьбе, к парадному крыльцу. Кучер бережно вытащил его вместе с одеялом, и под причитания пухлой румяной женщины, еще не старой, занес в дом. Впрочем, дед не сильно удивился такому обходительному участию – ноги у него отказали, и сам он все равно не дошел бы, а кучер, он не только конями заведовал, а он еще и порол знаменито… Старика внесли в барские покои и бережно усадили в кресло.
- Ах, захолодал наш Афанасий Семеныч, сейчас мы ему наливочки принесем, сладенькой, - враспев приговаривала нянька, - да куропаток Иван с утра настрелял, заголодал, небось на море-то глядючи?
Старик сначала ничего не понимал, и к еде, наливочкам не притрагивался, только головой крутил, но когда нянька к самым губам поднесла и наливочку, и перепела, старик стал есть и пить, изредка поглядывая по сторонам, ожидая появления барина. А так как наливочка была крепкая, а старик был голоден, как он ни боялся, он так и заснул в кресле в куском куропатки в руке. Он спал и не видел, как на цыпочках вокруг него ходили слуги, как нянька подходила укрывала его одеялами и подкладывала под голову подушку…
(прошло два года)
Старик, вопреки обыкновению, в этот день проснулся раньше – то ли печь дымила, и он угар почувствовал, то ли просто птицы в саду расшумелись, но в мозаичное окошко он увидел, что только-только рассвело. Старик толкнул пухлую Аксинью, раскинувшуюся на полкровати, перелез через нее и босиком вышел на подворье. Солнце было еще холодным, но старик знал, что пока он дойдет до берега, уже будет припекать. Не обращая внимания на скотницу и позевывавшего на сеновале кучера Василия, дед прошел к ворота- как был, босиком и в ночном колпаке, и через лес пошагал к морю. Он плутался бы в лесу достаточно долго, но тренированным ухом рыбака он внутренне слышал шум моря, звук стучащей гальки, он ощущал морской воздух, пахнущий солью, водорослями, рыбой, слышал крик чаек, стук уключин весла. А потому вскоре он вышел к морю – не там, где хотел, но босые ноги ощущали песок и камешки, перемешанные с ракушками и сухой водорослью, и ему нетрудно было пройти по берегу моря до своего бывшего дома, в котором он уже два года не бывал. Дом его покосился еще больше и потемнел от непогоды, скамейка вся прогнила, а дверь скрипела от ветра. Старик аккуратно заглянул в дом – в доме было чисто, прибрано, но холодно и пусто. Походив и потрогав руками нехитрую домашнюю утварь, старую и привычную ему за многие годы совместной жизни, он посмотрел в затянутое бычьим пузырем окно и увидел, как его старуха волочит на веревке за собой пару деревяшек, найденных на берегу. Старик быстро выскочил за дверь и побежал за сарай, в котором он вешал сети на просушку, держал свою рыбацкую утварь и двух облезлых кур. Тузика, старухиного любимца, в будке уже не было – перегрызенная веревка болталась на покосившемся столбике, колыхаясь от ветра. Сложив плавняк у дверей, старуха прямым ходом направилась в сарай.
«Неужто сети чинит?» - подумал старик. Впрочем, проверить это было несложно – в сарае было много щелей и дыр, а потому, было еще и хорошо слышно, что там происходит. Старуха действительно чинила старую-старую сеть, связывала расползающиеся на глазах куски гнилыми веревками под, видимо, уже привычные для нее причитания:
«Эх, грехи мои тяжкие, да за что ж меня ты наказал-то так. И на кого ж ты меня покинул, соколик мой родненький, да сгинул ты в море из-за глупости моей бабьей, злого языка моего. И чего с собой меня не взял, а оставил здесь вековать одной-одинешенькой, я без тебя и в голоде, и в холоде обретаюсь, кусок слезой смачиваю, а горем запиваю, и уж не надо мне того корыта проклятого…» Семеныч слушал этот плач, и слезы скатывались по морщинистой щеке. Он даже порывался выйти и сказать, что теперь он барин, и живет в сытости и довольстве, но он вспомнил, что когда его на извоз барин отправлял, она все так же убивалась, а после еще лютее стала… И в таких противоречивых мучениях он пошел обратно, к усадьбе, где по поводу его отсутствия дворня устроила переполох.
Вечером, отужинав, он подозвал Аксинью, игриво хлопнул ее по крепкому заду и наказал: «Завтра скажи Василию, чтобы он те сети, которые у него на конюшне висят без дела, рыбачке, у которой муж сгинул в позапрошлом году, отдал. А ключнице не забудь сказать, чтобы и корыто заодно ей вынесла. И пусть старуха рыбу на усадьбу носит – ушица и в пост хороша. А не будет рыбы… – он хотел сказать «пороть прикажу», да вспомнил, как доставалось ему самому – и от бар, и от жены зловредной, а потому сказал только - пусть так пользуется».